Ледяная принцесса

— Они же сами оставили данные об Александре. По какой-то причине они попытались скрыть, что делали между тысяча девятьсот семьдесят седьмым и семьдесят восьмым годом. Я обязательно поговорю с ними, но сначала хочу получить немного больше. У них не должно остаться ни одного шанса отвертеться от ответа.

Анника откинулась на спинку стула и хитро улыбнулась:

— Ну и когда мы услышим звон свадебных колокольчиков?

Патрик понял, что такую вкусную косточку она из зубов не выпустит. Анника уже определила его в женихи и в кандидаты номер один на скорый брак.

— Ну, наверное, рано, слишком рано об этом говорить. Нам, по крайней мере, надо пожить вместе хоть недельку, перед тем как идти в церковь.

— Та-ак, значит, вы живете вместе?

Патрик понял, что он сам выкопал себе яму и успешно свалился туда с широко открытыми глазами.

— Нет, или да, да нет, это, наверное, мы… э-э… Я не знаю. Нам хорошо вместе, но все пока вилами на воде писано. Может быть, она скоро уедет обратно в Стокгольм. Эх, я не знаю. Так что будь довольна этим.

Патрик крутился на стуле, как червяк на крючке.

— Ну тогда о'кей. Но учти, мне нужна исчерпывающая информация о том, что происходит. Слышишь меня? — И Анника грозно подняла указательный палец.

Он послушно кивнул:

— Да-да, ты обязательно все узнаешь. Я обещаю. Довольна?

— Да, остальное оставим на потом.

Она поднялась, обогнула стол, и, прежде чем Патрик понял, что происходит, он оказался в медвежьих объятиях, утонув в обширном бюсте Анники.

— Я так рада за тебя. Не испорти ничего, Патрик, обещай.

Она еще сильнее обняла его, и Патрик почувствовал, как его ребра протестующе затрещали. Он едва дышал и потому не мог выдавить из себя ни одного слова. Анника сочла молчание Патрика за ответ и отпустила его, но тут же ущипнула за щеку, потрясла и сказала:

— Иди домой и переоденься, слышишь? От тебя воняет.

И, получив в напутствие этот комментарий, Патрик вышел в коридор с горящей щекой и помятыми ребрами, осторожно ощупывая бока. Он был в восторге от Анники, но иногда очень хотел, чтобы она обращалась чуть аккуратнее с несчастным изможденным тридцатипятилеткой в упадке сил.

Бадхольмен выглядел заброшенным и безлюдным. Летом здесь всегда полным-полно радостных купальщиков и счастливых детей, но сейчас лишь ветер крутил поземкой выпавший ночью снег, который, как толстое одеяло, укрыл землю. Эрика осторожно ступала по обледеневшим камням. Она почувствовала, что ей просто необходимо глотнуть свежего воздуха, а отсюда, с Бадхольмена, открывался прекрасный вид на острова и простиравшееся вдаль море, скованное льдом. Изредка доносился звук проезжавших автомобилей, но в остальном кругом было умиротворяюще тихо, и Эрика почти слышала собственные мысли. Рядом с ней поднималась вышка для прыжков в воду. Конечно, не такая высокая, какой она казалась Эрике в детстве, совсем не до самого неба, как она тогда думала, но все же достаточно высокая, чтобы Эрика ни разу не отважилась прыгнуть с верхней платформы вышки теплым летним днем.

Она могла стоять здесь вечно. Она очень тепло оделась, и холод напрасно пытался пробраться сквозь одежду; она смотрела вдаль, чувствуя, как тает лед в ее душе. До тех пор пока не закончилось ее одиночество, она даже не понимала, насколько была одинока. Но что будет с ней и Патриком, если ей придется возвращаться обратно в Стокгольм? Их будет разделять много миль, а для близости на расстоянии она чувствовала себя слишком старой.

Если ей придется пройти через продажу дома, есть ли все же какая-нибудь возможность остаться здесь? Она не хотела переезжать к Патрику, пока надежность и нужность их отношений не подтвердится временем. И в этом случае, как ни посмотри, оставалась единственная возможность — найти какое-нибудь жилье во Фьельбаке.

Но проблема заключалась в том, что ее это не устраивало. В первую очередь потому, что, если они продадут дом, ей придется полностью оборвать все связи со Фьельбакой, чтобы не видеть, как чужие люди топчутся вокруг дома ее детства. И она также не могла и подумать о том, чтобы снять здесь квартиру, — это выглядело бы странно. Эрика почувствовала, как радость убывает вместе с ее грустными мыслями, громоздящимися друг на друга. Конечно, наверняка все можно решить, но она должна признать, что, хотя она еще далеко не старуха и впереди у них много времени, чтобы оставить свой след в жизни, она больше не чувствовала себя уверенно. Эрика вполне созрела для того, чтобы оставить свою жизнь в Стокгольме, но только если сможет жить в знакомом до последней трещинки родительском доме. Иначе в ее вселенной получится слишком много перемен, и — влюблена она или не влюблена, — с этим она не справится.

Может быть, смерть родителей также повлияла на то, что она все больше боялась резко менять свою жизнь. Уже нынешних перемен ей хватит надолго, на многие годы, а ей хотелось надежной, спокойной и предсказуемой жизни. Раньше она не стремилась связывать свою жизнь с чужой, но сейчас хотела одного — чтобы Патрик стал неотъемлемой частью этой надежности и безопасности. Ей хотелось планировать свою жизнь наперед до мельчайших деталей: жить вместе, обручиться, свадьба, дети и потом долгая череда будней до тех пор, пока однажды они не посмотрят друг на друга и не поймут, что состарились вместе. Не столь уж многого она желала.

В первый раз она почувствовала боль от смерти Алекс. Эрика в первый раз осознала, что жизнь Александры безвозвратно закончена. И хотя их дороги не пересекались много лет, она иногда думала о ней и знала, что где-то там параллельно ее жизни живет Алекс. А теперь будущее осталось только у нее — будущее, которое надо прожить со всеми горестями и радостями, принесенными временем. Каждый раз, когда она думала теперь об Алекс и себе, у нее перед глазами появлялась одна и та же картина: бледное лицо Алекс в ванне. Кровь на кафеле и замерзшие волосы, нимбом застывшие вокруг головы. Может быть, поэтому Эрика начала писать книгу о ней. Это было все равно что еще раз прожить часть жизни, когда они были вместе, и узнать при этом, какой стала Александра уже после того, как они расстались.

Последние дни Эрику беспокоило, что все выходило как-то плоско, — как если смотреть на трехмерную фигуру лишь с одной стороны. Но если она хотела описать фигуру полностью, то другие стороны были важны ничуть не меньше. Как это сделать, Эрика еще не знала. Пока она додумалась до того, что ей необходимо взглянуть более внимательно на второстепенных персонажей, на людей вокруг, не сосредоточиваться только на главных действующих лицах, а показать все окружение Алекс. Как только Эрике пришла в голову эта мысль, она ощутила непонятную легкость, какой у нее никогда раньше не было.

Что-то произошло в тот год, когда Алекс уехала. И никто никогда не мог ей объяснить, что это было. Шушуканья и перешептывания затихали, как только Эрика оказывалась поблизости, но сейчас она просто должна, она обязана разузнать, что случилось. Проблема заключалась только в том, что она не знала, с какого конца ей начать. Она вспомнила, что однажды, когда она украдкой пыталась подслушать разговор взрослых, ей удалось уловить слово «школа», произнесенное несколько раз. Конечно, этого явно недостаточно, но ничего другого ей не оставалось. Эрика знала, что их учитель в средних классах все еще живет во Фьельбаке, и разговор с ним мог стать вполне подходящим началом, ничуть не хуже какого-нибудь другого.

Ветер усилился. Несмотря на теплую одежду, Эрика почувствовала холод. Пора идти. Эрика посмотрела на Фьельбаку, уютно лежавшую у подножия горы, которая возвышалась сзади. Все, что летом заливал желто-золотой свет, сейчас казалось серым и черным, но Эрика считала, что так красивее. Летом Фьельбака напоминала скорее муравейник с его непреходящей суетой, а сейчас маленький поселок пребывал в тишине и покое. Эрика легко могла себе представить, что Фьельбака спит, но в то же время она знала, что этот покой обманчив. Под внешней умиротворенностью скрывались все злые стороны человеческой натуры — впрочем, как и везде, где только жили люди. То же самое было и в Стокгольме, но Эрике казалось, что здесь, во Фьельбаке, это страшнее. Ненависть, зависть, алчность, мстительность — все это кипело в одном котле, плотно прижатом крышкой с надписью: «А что скажут люди?» Все болезненное, мелочное и злое творилось в тишине, невидимо, скрываясь под покровом благопристойности. Теперь Эрика стояла на вершине Бадхольмена и, рассматривая засыпанный снегом маленький поселок, спрашивала себя, какие тайны заключены в этом спокойном мирке. Эрика содрогнулась, засунула руки глубоко в карманы и пошла вниз.