Пусть умирают дураки

Внезапно на меня свалились неприятности с неожиданной стороны. В один прекрасный день мне на работу позвонила жена Арти, Пэм. Она сказала, что хотела бы встретиться со мной. Что дело очень важное, но что Арти при этом не должен присутствовать. Не мог бы я приехать прямо сейчас? Я запаниковал. Не отдавая себе в этом отчета, я всегда волновался за Арти. Он был довольно болезненным и выглядел всегда усталым. Изящный, тонкий в кости, он переносил тяготы жизни более болезненно, чем большинство. Я так перепугался, что стал умолять ее рассказать в чем дело сейчас, по телефону, но она отказалась. Сказала, правда, что дело тут не в здоровье, никаких страшных диагнозов. У них с Арти возникли личные проблемы, и ей требовалась моя помощь.

Я сразу же почувствовал эгоистическое облегчение. Видимо, проблема была у нее, а не у Арти. И все же пораньше ушел с работы и поехал к ней на Лонг-Айленд. Арти жил на северном побережье Лонг-Айленда, а я на южном. Так что это было не столь уже далеко от меня. Я рассчитывал, что поговорю с ней и успею домой к ужину, разве что чуть-чуть опоздаю. Валери я не стал звонить.

Я любил бывать у Арти. У него было пятеро ребятишек, но это были славные дети, имевшие множество друзей, которые постоянно присутствовали в доме, и Пэм, похоже, ничего не имела против. Она покупала для них печенье коробками и всегда имела наготове огромные кувшины с молоком. Кто-то из детей смотрел телевизор, другие играли на лужайке. Я сказал детишкам «Привет», и они так же коротко поздоровались со мной. Пэм пригласила меня в кухню, огромное окно которой выходило на побережье. Кофе уже был сварен, и она разлила его по чашкам. Потом, подняв голову, взглянула на меня и сказала:

— У Арти есть девушка.

Несмотря на то, что она родила пятерых детей, выглядела Пэм очень молодо и имела прекрасную фигуру, была высокой, стройной. В чувственном лице ее было что-то от Мадонны. Родом она была из маленького городка на среднем Западе. Они познакомились с Арти в колледже, а отец ее был президентом небольшого банка. Никто в ее семействе на протяжении трех поколений не имел более двух детей, и ее родители считали героической жертвой то, что она родила пятерых. Они этого понять не могли, а я мог. Однажды я спросил об этом Арти, и он сказал:

— За этим обликом Мадонны — одна из самых ненасытных женщин на всем Лонг-Айленде. И это меня вполне устраивает.

Если бы о своей жене кто-нибудь другой сказал нечто подобное, меня бы это оскорбило.

— Счастливчик, — сказал я.

— Ага, — ответил Арти. — Но думаю, она испытывает ко мне жалость, ну, знаешь, из-за сиротского приюта. И ей хочется, чтобы я никогда больше не чувствовал себя одиноким. Что-то вроде этого.

— Ты просто счастливчик.

И вот теперь, когда Пэм выдвинула это обвинение, я немного разозлился. Я знал Арти. Обманывать жену было для него делом невозможным. Он не мог подвергать риску развала свою семью, которая столько для него значила.

Пэм всегда державшаяся прямо, сейчас ссутулилась; в глазах ее блестели слезы. Но она вглядывалась в мое лицо. Если у Арти был роман, единственный, кому он рассказал бы об этом, был я. И она надеялась, что мое лицо скажет ей правду.

— Это неправда. Вокруг Арти всегда вились женщины, и его это доставало. Он честнейший парень. Ты же знаешь, я не стал бы выгораживать его. Я не стал бы его закладывать, но и выгораживать тоже не стал бы.

— Да, это я знаю. Но он поздно возвращается домой, по крайней мере, трижды в неделю. А вчера вечером я заметила у него на рубашке губную помаду. А когда я ухожу спать, он поздно вечером звонит кому-то. Он не тебе звонит?

— Нет, — ответил я.

Тут я понял, что дело хреново. Может быть, это правда. Я все еще в это не верил, и должен был все выяснить.

— И он стал тратить больше денег, чего раньше никогда не делал, — сказала Пэм. — Ах, черт.

Теперь она плакала в открытую.

— Придет он сегодня к обеду? — спросил я.

Пэм кивнула. Я набрал номер Валери и сказал ей, что обедаю сегодня у Арти. Время от времени мне вдруг жутко хотелось увидеть Арти, и я навещал его, поэтому Валери не стала задавать никаких вопросов. Повесив трубку, я спросил Пэм:

— А на мою долю еды хватит?

Она улыбнулась и снова кивнула.

— Ну конечно.

— Я тогда поеду встречу его на станцию. И прежде, чем мы сядем обедать, мы обсудим все это начистоту.

Придав всему этому комический смысл, я заявил:

— Мой брат невиновен.

— О, конечно, — ответила Пэм. Но все же улыбнулась.

На станции, ожидая поезда, я почувствовал жалость к Пэм и Арти. Но в этом было чуть-чуть самодовольства. Всегда так бывало, что Арти выручал меня, и вот теперь мне придется его выручать. Несмотря на все очевидные факты, эту губную помаду на рубашке, поздние возвращения и телефонные звонки, непривычные траты, — все же я знал, что по большому счету Арти не виноват. Худшее, что могло бы быть — это какая-нибудь молодая девчонка оказалась столь привязчивой, что Арти мог дрогнуть — может быть. Даже сейчас мне трудно было в это поверить. К чувству жалости примешивалась и зависть, которую я всегда испытывал к способности Арти привлекать женщин, которой я никогда не обладал. С легким удовлетворением я подумал, что быть некрасивым не настолько уж плохо.

Когда Арти сошел с поезда, он не слишком удивился, увидев меня. Я и раньше иногда, нанося визит без предупреждения, встречал его на станции. Мне было всегда приятно делать это, и он всегда был рад встрече со мной. И мне всегда было приятно видеть, что он рад увидеть меня, сидящего на станции и ожидающего его. На этот раз, внимательно приглядевшись, я заметил, что сегодня он не испытывает той обычной радости:

— Какого черта ты тут делаешь? — спросил он, но обнял меня и улыбнулся.

Для мужчины у него была потрясающе приятная улыбка. Точно так же он улыбался, когда был еще ребенком, и с тех пор ничего не изменилось.

— Я приехал спасать твою шкуру, — весело сказал я, — Пэм катит на тебя бочку.

Он рассмеялся.

— О Боже, снова она гонит эту чушь.

Ревность Пэм всегда вызывала у него смех.

— Ну да, — ответил я. — Поздние возвращения, поздние звонки, и вот, наконец, классическая улика: губная помада на рубашке.

Я был в отличном настроении, потому что, увидев Арти и разговаривая с ним, я сразу понял, что все ошибка.

Арти вдруг опустился на станционную скамейку. Он выглядел очень усталым. Я стоял рядом, и постепенно у меня стало появляться чувство неловкости.

Арти посмотрел на меня снизу вверх. На лице его было какое-то странное выражение жалости.

— Не волнуйся, — сказал я. — Я все улажу.

Он сделал попытку улыбнуться.

— Волшебник Мерлин, — сказал он. — Надел бы ты, что ли, свой вонючий волшебный колпак. Сядь, по крайней мере.

Он зажег сигарету. Снова я подумал о том, что он слишком много курит. Я сел рядом. Ах ты, черт возьми, думал я. Мозг лихорадочно перебирал варианты, как бы сделать так, чтобы у них с Пэм все уладилось. Одно я знал наверняка — что лгать ей я не стану, и не хотел, чтобы Арти ей лгал.

— Ладно, — сказал я. — Но ты должен сказать Пэм, что происходит, иначе она сойдет с ума. Она звонила мне на работу.

— Если я расскажу Пэм, то придется рассказать и тебе. Но тебе не захочется это услышать.

— Рассказывай, — сказал я. — Какая разница-то? Ты же всегда мне все говоришь. Как это мне может повредить?

Арти бросил сигарету на бетонный пол платформы.

— О’кей, — сказал он.

Он положил руку на мое предплечье, и я ощутил внезапный ужас. В детстве, когда мы оставались одни, он всегда таким образом успокаивал меня.

— Дай мне закончить, не перебивай.

— О’кей, — снова сказал я.

Я почувствовал, что лицо становится горячим. Что я сейчас услышу — об этом я мог только гадать.

— Последние два года я пытался найти нашу мать. Кто она, где она, кто мы сами такие. И месяц назад я нашел ее.

Я стал подниматься. Я выдернул свою руку из-под его руки. Арти тоже встал и попытался снова взять меня за руку.