Возмещение ущерба

— И что было, когда вы вернулись домой? — спросила Дана, понимая, что будет и продолжение.

— В квартире меня ожидал Роберт. Это было первый раз, когда он меня ударил. — Кончиками пальцев она коснулась угла рта. — Он говорил, что искал меня весь день и весь вечер. Он размахивал перед моим носом расписанием, точно это была улика, и орал: «Это ты так пошутила, да? Так ты отблагодарила меня за то, что я стараюсь тебе помочь?» Кричал: какой толк в режиме, если его нарушать? Кричал, что я неблагодарная и не ценю всего, что он для меня делает.

Адамс повернулась к Дане:

— Я понимала, что он ведет себя ужасно, но все это казалось мне так дико, словно происходит не со мной. Он все твердил, как сильно меня любит, заклинал не портить наших отношений. Я не знала, как быть. Мои родители его обожали, вернее, обожали его таким, каким его видели. Я же не думала, что все так сложится. Считала, что он просто вспылил, дал волю чувствам. Две недели спустя он подарил мне кольцо и сделал предложение осенью выйти за него замуж и колледж закончить в Массачусетсе. Но колледж я так и не закончила.

Дана сидела, слушая шум холодильника. Журчала вода в трубах.

— Разве не каждая девушка мечтает о принце — выйти за него, и там начнется счастье? — вопросила Адамс. — Помню, как впервые начались разговоры о депрессии принцессы Дианы, о ее булимии. Я отказывалась верить. Разве такое бывает с принцессами? И как могло это продолжаться так долго? А что же ее родители? Ее подруги? Как могло случиться, что у такой известной женщины такая ужасная жизнь?

Адамс замолчала, и в комнате повисла тишина.

— Мы поступаем так по многим причинам, — сказала Дана. — Поступаем так по молодости, по наивности, думая, что все как-нибудь наладится, изменится к лучшему. Делаем это для родителей и для друзей. Потом — ради детей, потому что не хотим, чтобы те росли в неполной семье. Но в конце концов мы начинаем понимать, что ничего не наладится и не изменится. Что жить с вашим мужем — не вашим родителям и не друзьям и что страдают от такой жизни главным образом именно дети.

Адамс неловко поежилась.

— И изменить это можем только мы, Элизабет. Только мы способны переломить ситуацию. И вопрос заключается в том, готовы ли вы это сделать.

58

Кармен Дюпри жила в центральной части Сиэтла, в квартале, населенном по преимуществу чернокожими. Район был неспокойным, как и тот район в Балтиморе, где прошло ее детство. Жилось там нелегко. Обитатели района еле-еле сводили концы с концами. Хорошие люди — честные, жили себе скромно, в безвестности, потому что слава-то идет о ком? О бандитах да о наркодельцах. А простые люди, кто их знает-то? А все-таки и такие люди топчут эту землю, и Дюпри считала себя одной из них. Она работала не покладая рук. Это было у нее в крови. Ее мать полвека проработала служанкой, и бабка ее — тоже. Дюпри были потомками рабов и не стыдились этого. Убираться в домах у людей — работа честная. Ею и прокормиться можно, и приодеть четырех сынков. Но настоящим сокровищем, передаваемым в семействе Дюпри от матери к дочери, был рецепт яблочного пирога; рецепт этот хранило не одно поколение Дюпри, и шел он еще с плантаций Южной Каролины, где собирали хлопок предки Дюпри. Рецепт этот передавался из уст в уста вместе с прочей их семейной историей. Ингредиенты пирога никогда не записывались, не существовало ни единого клочка бумаги с записью рецепта. И рецепту этому, вероятно, предстояло уйти вместе с Кармен. Господь не подарил ей дочери, а сыновьям ее до рецепта и дела не было — им бы только поесть этого пирога, а чтобы печь — это уж не по их части. Жаль, конечно. Ведь это из-за него, из-за яблочного пирога смогла она устроиться на работу в один из самых богатых домов в штате Вашингтон. Ее наняли убирать в доме и печь яблочный пирог. Потом, когда родился Роберт Мейерс Третий, к ее обязанностям горничной прибавилась и обязанность нянчить его. Но ладить с мальчиком оказалось труднее, чем с его отцом. В нем были дурные задатки, какое-то тяготение ко злу. К тому же в семье его чересчур баловали, так что он думал, что ему все позволено, вот он и делал что хотел. Однажды Кармен его отшлепала, увидев, что он мучает кошку зажженными спичками. Родителям он наврал, сказал, что она все это выдумала, и был так убедителен, что родители предпочли ему поверить. У него был этот талант — врать на голубом глазу. Чистый политик, ничего не скажешь. Кармен было приказано впредь никогда больше не поднимать на него руку. Она охотно послала бы их к черту, но на ней было четверо мальцов, а мужа, который разделил бы с ней это бремя, тогда и след простыл. Она подавила в себе гордость и извинилась. С тех пор Роберт Мейерс уже творил что хотел.

Она припарковала свою «импалу» у обочины тротуара на тускло освещенной улице. Работать она вызвалась в вечерние часы, стараясь как можно реже сталкиваться с Мейерсом и занимаясь в основном уборкой и хлопотами по кухне. Тут-то она и сблизилась с Элизабет. Поздними вечерами бедняжка бродила по коридорам, точно призрак в замке, и большого ума не требовалось, чтобы понять, почему так происходит. Если женщина, вместо того чтобы лечь в постель с мужем, бродит по коридорам, значит, брак ее не из удачных. На сердце у нее было тяжело, и так же тяжела, видать, была рука ее мужа. Кармен частенько приносила ей в кабинет по вечерам кусочек пирога, а там, слово за слово, и завязалась дружба. Элизабет стала ей заместо дочери, которой не дал ей Господь. О чем только они не говорили с ней, как и положено матери с дочерью, — говорили о детях, о мужчинах, о сексе, о кулинарии. Не сразу, но Элизабет призналась ей, что муж ее побивает. Кармен эта тема была не чужда. Ее муженек тоже, было дело, как-то поднял на нее руку, правда, всего лишь однажды. Она разбудила его потом от мертвецкого сна, приставила к его горлу кухонный нож и дала ему ясно понять, что если он хочет отныне спать спокойно по ночам, пусть не смеет даже пальцем ее тронуть. Он и не тронул. И смылся.

Дюпри перешла улицу, освещенную редкими, то тут, то там, фонарями, многие из которых не горели уже с год, если не больше. Несмотря на поздний час, на бетонном пятачке напротив ее дома толклась стайка парней — юноши были возбуждены и разговаривали очень громко. Кармен уловила сладковатый душок марихуаны, но компания эта ее не тревожила. Она знала матерей этих юношей, и если б мальчишки стали ее задирать и вообще проявили бы к ней неуважение, она сумела бы их отбрить.

В первый же раз, когда Элизабет Мейерс обратилась к ней, Дюпри не стала колебаться. Не ее дело встревать, если молодая женщина выбрала, что ей делать и с кем. Единственное, что знала Кармен, — это то, что бедняжку это возвращает к жизни и, значит, риск оправдан. Каждому в жизни требуется хоть немного счастья. Ее мать говаривала, бывало, что жизнь пройдет — моргнуть не успеешь. А второй раз удача может и не улыбнуться. Кармен ли не знать этого.

Уже возле самого входа в свой дешевый стандартный коттедж Дюпри услышала приближающийся гул их автомобилей и визг шин. Она увидела, как за угол заворачивает и во весь дух мчится к бетонной площадке вереница машин. Молодых людей как ветром сдуло — они разлетелись в разные стороны, как вспугнутые птицы. Полицейские здесь были частыми гостями. Но люди, выскочившие из машин и бросившиеся через площадку к железной ограде, были одеты в штатское. Они не были полицейскими. Кармен ожидала их, оставаясь на месте. Она не дрогнула.

В окнах соседних домов зажигался свет. Полиция в этих местах была не в диковинку, как не в диковинку были шум и смятение, которые вызывал ее приезд. В окнах сейчас появятся люди, и каждый будет гадать, не его ли брату или мужу предстоит сейчас отправиться за решетку. Но на этот раз в окнах увидели, что белые полицейские взяли в кружок не чернокожего парня. На этот раз они увидели Кармен в окружении четырех белых мужчин в темных костюмах; мужчины направляли на Кармен оружие; мужчин этих Кармен отлично знала, но сейчас они кричали на нее, приказывая лечь на землю и показать, что у нее в руках.