Тень жары

...да-да, возвращаясь в Агапов тупик после приключений на дорогах, мы с охотником забегали в один ресторанчик, тут у нас, неподалеку – там выдают точно такие пакеты.

Прежде в этом заведении размещалась крохотная "Кулинария", где на прилавках синели задушенные цыплята, чернел сопливый шашлык, костенели заскорузлые рулеты, и мухи отстукивали барабанные дроби по стеклам; я хорошо знала это заведение; прежде частенько брала здесь так называемое азу, сделанное из тугой резины... Теперь его было не узнать.

Две божественно-чистые фиолетовые колонны охраняли изящную стерильную дверку, за которой тебя приветствует – "Добрый день!" – девчушка лет шестнадцати; фирменный козырек (такие таскают пацаны из "Макдональдса") слегка приподнят, невыгодно приоткрывая лоб, производящий впечатление не совсем чистого; все остальное в ней – фирменная отутюженная униформа и приветственная улыбка – подчеркнуто стерильно. В уютном зальчике несколько белых столов, широкая стойка, в витрине пышное изобилие чего-то очень аппетитного; тихая музыка и мягкая фиолетовая подсветка – наверное, фиолет это фирменный тон заведения. Помнится, я присела за столик, пока мой охотник набирал всякие вкусности. Распорядитель на этом празднике чревоугодия, приземистый широколицый молодой человек с острыми подвижными глазами и профессионально безупречным проворством рук (это проворство существовало совершенно автономно – от выражения лица, тех или иных телодвижений, необходимости поддерживать учтивый разговор с клиентом), нагружал пакет; я рассеянно взглянула на меню – и перед глазами у меня закачались фиолетовые тени: цены тут были космические...

Я сунулась в пакет, стоящий на средней полке.

Все верно – мясные деликатесы.

Я продолжила инспекцию холодильника. Собственно, он являл собой крохотный филиал Центрального рынка. Венчал композицию большой ананас с красочной биркой на жесткой шевелюре. Десерт был представлен блоком коричневых пластиковых стаканчиков – французский шоколадный крем "DANETTE".

В дверце несколько бутылок с темным вином. Я вынула одну из обоймы, посмотрела этикетку. "Хванчкара".

Это в его духе – он человек старых правил.

В морозилке хранился большой кусок отборной свинины. Вот уж не могла предположить, что мясо такого качества существует на свете – оно, кажется, давно погребено в "Книге о вкусной и здоровой пище".

Особняком в компании благородной "Хванчкары" Стояла какая-то прямоугольная посудина.

"Амаретто". Это уже совсем чудеса.

Я свернула бутылке пластиковую шею, хлебнула из горлышка – Иван Францевич меня простит, мне надо было сосредоточиться.

– Ну и дрянь!  – прислушалась я к вкусовым ощущениям.  – Хотя для неустойчивых девушек в самый раз.

Местами наречие туземцев Огненной Земли бывает Удивительно точным, в переводе с языка аборигенов ликер "Амаретто" означает – БАБОУКЛАДЧИК. Туземное предание гласит: если тебе пришла охота уложить девушку в постель – накачай ее "Амареттой",

Захватив эликсир любви, я вернулась в комнату, присела к письменному столу, упирающемуся в подоконник. Выдвинула ящик – бесцельно, чисто машинально.

На дне лежали; стопка пожелтевшей писчей бумаги, картонный пенал с карандашами и несколько почтовых конвертов. Я взяла верхний, рассеянно пробежала глазами адрес.

Это был мой адрес.

Я вытащила остальные, разложила их на столе. Так этот конверт предназначался Алке. Этот – Семену...

Кому были адресованы остальные, я догадывалась - откинулась на спинку стула, задрала голову. Алка осыпалась почти совсем – в живом живописном поле нелепо и беспомощно висела ее обрубленная по локоть рука.

Я вытащила из своего конверта открытку, пробежала текст. Иван Францевич приглашал меня на НАШ день.

"Наш день" – это день его рождения.

Что бы там ни было, в этот день после окончания школы мы всегда – когда впятером, когда и с другими ребятами из класса – собирались за этим столом. Последние пару лет эта традиция тихо угасла; все разбрелись по своим норам.

Какое же это число?

Вспомнила. День его рождения приходился как раз на тот день, когда у нас грянула реформа...

– Он не собирался никуда исчезать! – я шарахнула кулаком по столу с такой силой, что с потолка посыпалась штукатурная пыль.

Я открыла окно, глотнула свежего воздуха, набрала его полные легкие и заорала:

– впрочем, вряд ли кто-то из туземного населения расслышал в ночи этот крик, а если б даже и расслышал, то наверняка ничего бы не понял: иностранные языки даются жителям Огненной Земли с большим трудом.

Что ж, теперь я по крайней мере знаю, что мне делать.

Выйти во двор, встать к глухой кирпичной стене и, сдерживая порывающийся перейти с ходьбы на бег шепот (регламент игры предписывает водящему избегать скороговорки), вести отсчет; и медленно отодвинуть от ноющих висков занемевшие ладони, отступить на шаг, увидеть: желтая стена вся в трещинах, вздутиях и струпьях; чуть выше, широко расставив ноги, стоят буквы, прыснутые из пульверизатора с краской: "Витя Цой, вернись!" – и довести положенный счет до конца, а потом громко выкрикнуть: "Я иду искать! А кто не спрятался – я не виноват!"... Однако прежде я отведу эту несчастную старуху домой.

Мы спустились в подземный переход, потом миновали сверкающий надраенным никелем и дымчатым стеклом отель, свернули в чудовищно захламленный глухой двор (сюда стаскивают картонные отходы уличной и палаточной торговли); старуха остановилась перед парадным – подслеповато щурясь, она вглядывалась в окно на первом этаже; потом тихо заплакала.

Я встретила ее возле прачечной – она беспомощно озиралась и со стороны казалась птенцом, выпавшим из гнезда. Ростом – никак не больше метра сорока – и фигурой она была совершенный ребенок, вот именно птенец.

– Потерялась вот...  – она зачем-то показала мне пустую сетчатую авоську.  – В прачечную пошла, а обратно как, к дому – не помню...

Она назвала улицу. Это совсем недалеко, минут пять-семь ходу; я взяла ее под локоть, мы медленно двинулись к перекрестку; вдруг я случайно оглянулась на витрину и чуть было не споткнулась на ровном месте. Листок, приклеенный к стеклянной двери, сообщал, что сегодня прачечная отдыхает по причине санитарного дня.

– Когда вы ушли из дома? Вчера? Позавчера?

Вид у нее был испуганный: похоже, она опасалась, что я не отведу ее на родную улицу, а покину здесь, среди незнакомых домов, деревьев, машин и людей... От нее исходил тонкий, сладковатый, совсем древний запах.

Она мелко-мелко закивала головой.

Авоська у нее пустая, значит, в лучшем случае вчера сдала свое ветхое белье, а потом кружила по Агапову тупику, плутала, и душа ее медленно мертвела от мучительного неузнавания квартала, поблизости от которого прошла, наверное, вся ее жизнь, и где она знала каждый камень, куст, дерево, пучок травы, взломавший асфальт... Я поймала себя на мысли, что точно так же ничего вокруг не узнаю: я родилась и выросла в каком-то другом городе.

Возможно, и мой учитель вот так же ушел из дома, забылся, заплутал... Эта мысль меня грела, однако, недолго. Он был в абсолютно трезвом уме и здравой памяти. В беспамятстве не пишут пригласительные письма ровным твердым почерком.

Я усадила старуху на лавочку, собралась было уходить, но тут обратила внимание на маленькую странность: только окно на первом этаже было оживлено сиреневыми хлопьями герани – все остальные окна были пустоглазые, совершенно неживые.