Дело об избиении младенцев

— А хочешь научиться драться? — Спросил незнакомец…

Он считал этот день самым главным в своей жизни. С его языка уже был готов сорваться обычный ответ, которым он одаривал взрослых после любого вопроса: «А пошел ты!». Однако, ему, впервые в жизни, предложили то, что было нужно. И он смог, проглотив привычное ругательство, отчеканить: «да». Незнакомец оказался тренером секции бокса при одном из многочисленных в те времена ПТУ. Учитывая низкий статус учебного заведения, вышесидящее начальство не обращало внимания на то, что вечером, окончив боксерские занятия, тренер начинал давать уроки каратэ некоторым из своих учеников…

Мужчина еще раз затянулся «Мальборо». Иногда на свете встречаются приличные люди, совершающие непонятные поступки. Участковый, который мог поверить пацану, а не взрослому, соседка, зачем-то под старость повесившая себе на шею лишнюю проблему, этот тренер. Лишь сейчас он понял: от таких все зло и происходит. Они подберут звереныша, подкормят его, согреют и… отпустят жить, сказав напоследок, что в этом мире есть добро.

Конечно, к каратэ его допустили лишь через полгода. И то, тренер был внимателен. Наверное, он понимал, что в каждом из спарринг-партнеров, его питомец видит то свою мать, то ее очередного сожителя. Поэтому удерживал его. С той поры его жизнь некоторое время напоминала судьбу бродяжки, которому удалось выкрасть пачку лотерейных билетов. И все они оказались выигрышными, хоть и по мелочам. Учителя с легким сердцем ставили тройки серебряному медалисту городских соревнований. В аттестат по физике ему даже вписали четверку, хотя он не помнил имя и отчество учителя. Когда его призвали в армию, он попал во внутренние войска. И надо же случиться такому везенью — «дед» — младший сержант оказался не только земляком, но и из той же секции, только призванный полтора года назад.

Часть находилась в одной из южных республик, которая за два года стала не только горячей точкой, но и независимым государством. Драться он умел и прежде, а тут освоил разное оружие, выучился водить и приобрел полезные связи. Потом, вернувшись в Питер (старушка-соседка уже умерла, успев приватизировать и завещать приемышу свою жилплощадь), перед ним возникли два пути. Со службы сохранились некоторые милицейские замашки, и он предпочел надеть погоны, а не стать членом какой-нибудь группировки. Он, несомненно, проработал бы меньше двух лет, найди хоть одного матушкиного хахаля (а искал их тщательно). Однако те уже померли; организм, ослабленный застойным портвейном, не выдержал «Рояля». Поэтому служба складывалась удачно, пока…, пока не произошла одна история.

Это был банальный коммунальный вызов: «Соседи пьют, кричат, угрожают, приезжайте, спасайте». Наряд неторопливо тащился к месту происшествия, как всегда рассуждая какие же дураки эти заявители. Ну, мы приедем, по морде надаем, составим протокол. Дальше то что? Пост в квартире ведь не поставишь.

В комнате можно было снимать учебный ролик «Распитие спиртных напитков неработающими лицами». Одно из лиц, женского пола, уже валялось в отключке на диване. Кавалер, перебивший об стену половину посуды (что и послужило причиной вызова), валялся в кресле, с обслюнявленной и незажженной сигаретой во рту. Сотрудники брезгливо морщились, выискивая подходящее место, на которое можно положить протокол.

И вдруг он услышал какое-то шевеление. Из-за дивана выполз мальчик лет пяти, подкрался к столу, схватил кусок вареной колбасы и без звука, как ловкий котенок на помойке, кинулся к своему укрытию.

— Ребята, поезжайте, я и сам здесь разберусь. — Сказал он.

Ребята удивились такой инициативе, но заяв еще было много, а здесь, судя по всему, завязнуть можно было надолго. Поэтому группа поехала дальше по адресам, а он остался.

Когда дверь закрылась, он обернулся к пьянчуге. Тот уже выплюнул сигарету и просто ковырял в носу.

— Че надо-то? — Пробормотал алкаш. — Я имею право придти к любимой женщине, или не имею? Ничего я подписывать не буду. Пусть за мной хоть Ельцин приедет. Вообще, я больной. Я, мужик, всех ненавижу и хочу умереть.

Не обращая внимания на его слова, милиционер взял большую суповую тарелку, вывалил туда почти полную банку частика в томате, опрокинул туда же пепельницу, остатки каких-то жирных салатов, хлебные крошки, водочные пробки, осколки стекла, немного мутной запивочной воды, которую брали из-под крана. Все это было размешано столовой ложкой.

— Я, вооще, всех, пля, ненавижу и хочу умереть. — Бормотал алкаш, с интересом глядя на милиционера. Тот же закончил свою работу и велел:

— Ешь.

— Ишь ты клоун, чего придумал. — Хохотнул пьянчуга.

Прошло десять минут. Пьянчуга, из которого полностью вылетел хмель, жадно хлебал, как сирота, которому в голодный год предложили щи с мясом. Упасть на пол без сознания он позволил себе лишь тогда, когда тарелка опустела.

На другой день пьяницу, который попал в больницу (разумеется, не в терапевтическое отделение, а в травматологическое) навестил репортер одной известной телекомпании. У него тогда были не самые лучшие отношения с милицией, сотрудников он, даже, называл «упырями в мундирах». Появилась прекрасная возможность отомстить «вурдалакам» и весь город ужаснулся (хоть и ненадолго) обсуждая телерепортаж: «Мелкий инквизитор».

В отделении знали его биографию. Поэтому расставались с ним нехотя, чуть ли не с извинениями.

Расставание с милицейской службой не было для него концом жизни. Привыкнув с детства к ее ударам, он устоял и после этого. А что касается работы, то ее находят даже бомжи. Если захотят. Прошлое, конечно, не забылось, но подернулось мелкой серой пленкой. Он пил с немногочисленными приятелями (друзей с детства не имел), смотрел телевизор, читал какие-то книжонки и брошюры. Жены, как впрочем, и постоянной подруги не было. Два раза в месяц он просто подбирал в свою машину мелкую шлюшку и удовлетворялся за четверть часа. Проституткам нравился этот клиент: платит хорошо и всегда готов использовать презерватив. В отличие от других кавалеров убеждать не надо. Потом он расслабился на работе. И тотчас был наказан. Ныне не добрые доперестроечные времена, когда самая худшая неприятность — выговор от месткома. Ныне ворон считать нельзя. Иначе мгновенно узнаешь — опасность была, только ты по собственному скудоумию понять ее не мог.

…Когда он пришел в себя в больнице, ему сказали: фирма в ваших услугах больше не нуждается. Но это уже не имело для него никакого значения. Врачи не объяснили, что случилось с его головой в ту ночь, какие области мозга активировались. Но произошло самое страшное. Он вспомнил все.

Это был ад. Когда нельзя ни крикнуть, ни закрыть глаза. Что толку, если и во сне, и наяву идет один и тот же сериал, с почти неизменным сюжетом: он снова ползает по заплеванному полу, рядом смеется женщина, называемая матерью и чей-то грязный ботинок толкает его в бок. Так отпихивают щенка, лишь бы по глупости не испачкал ковер. Ночь. Неподалеку слышится удовлетворенное сопение матери и того, кто в эту ночь лег с ней. Детский грязный матрас в углу. Очень хочется по-маленькому. Но он знает, что если пойдет в туалет и зашелестит мусором, раскиданным по полу, мать схватит его и будет бить. Лучше заснуть. Нет, заснуть не дает желание «по-маленькому». Он терпит, крепится, а потом уже нет сил. Вокруг мокро. А он знает, когда утром мать увидит влажный матрас, она опять будет бить его. И он хочет прекратить все, что происходит с ним, но не может, ибо в семь лет дети плохо знают, что такое смерть. И совсем не знают, что такое самоубийство. Он что-то приглушенно бормотал, кого-то умолял. Лишь сейчас он понял, что это была страшная молитва: он звал свою смерть. Но тогда, избитый и мокрый, он все-таки засыпал. Теперь сон на выручку к нему не приходил.

…И тогда, в больнице, он понял: дальше он не сможет жить просто так. Все, что проснулось в нем, не заснет никогда. Даже когда он будет пить водку, когда будет тискать за задницу очередную девку, перед глазами опять будет стоять грязный и забитый зверек, который не повесился лишь потому, что не знал слово «самоубийство».