Московский гость

Вдова поежилась. К осетрине она больше не притрагивалась, что-то подсказывало ей, что лучше этого не делать. Но не упоминание о рыбе, которая стала, возможно, причиной разбойничьего набега Кики Моровой, заставило ее содрогнуться, а то, что Шишигин внезапно вынул из ее существования смысл, поднял его на свет в своей холеной руке и, насмешливо оглядев со всех сторон, во всеуслышание заявил, что это и не смысл вовсе, а сущий пустяк. А вдова так понимать свою жизнь - ни в физическом ее, ни в духовном аспекте - не то чтобы считала ниже своего достоинства, а просто не могла.

- А что же остальные... его, мэра, приспешники? - спросила она, нахмурившись. - Какие у вас догадки на их счет?

Шишигин улыбнулся на манер записного обольстителя.

- А вы сами не догадываетесь?

- Если бы я догадывалась, я бы... - начала вдова.

- Ну хорошо, хорошо, - писатель в успокоительном жесте выставил ладошки, - не буду больше держать вас в неведении и возьму на себя смелость высказать еще одно соображение... возможно, не блестящее, но наверняка заслуживающее внимания. - Он вдруг страшно округлил глаза и таинственно понизил голос: - Я думаю, я почти уверен... это они, его давние убийцы! Понимаете? Допустим, некогда они его заманили обманом в болото, или задушили, или воспользовались вообще неизвестным нам, простым смертным, способом убийства... Но ведь и они сгинули вместе с ним! Препроводили, как я уже говорил, в царство Ния, а тот и их загреб своими смертоносными ручищами. Это только гипотеза, повторяю, но зато какая! А ожил он - и они за ним. Знаете, это как паразиты на толстой шкуре большого животного, а то и под шкурой. Впиваются, проникают... и никакого от них избавления!

- Но как же он может...

- Это только допущение, гадание, версия! - торопливо и с напускной серьезностью перебил Шишигин.

- Хорошо, пусть допущение. Но как это можно - взять своими помощниками собственных убийц, врагов?

- Пожить-то хочется. Ему хочется, но и им тоже. А тут уж такая связка, понимаете ли, куда один, туда и другие... нерасторжимость! Существуют неслияно и нераздельно! А потом, это для вас подобная психология ни с чем не сообразна и словно бы неприемлема... как же, мол, в компании с собственными убийцами?.. Для него же это все как раз особой загадки не представляет, так, может быть, маленькое недоразумение, не более того. Хотя, конечно, из малого часто вырастает великое. Но он-то не ужасается и не содрогается. Сказывается богатейший жизненный опыт, на то он и живет... затрудняюсь даже и сказать, сколько он уже живет!

Вдова в растерянности развела руками и, с мольбой взглянув на Шишигина, едва слышно выговорила:

- Еще только об одном скажите... ну, тоже гипотетически... Они выглядят совсем как люди... а в действительности?

- Ах! - Шишигин преувеличено изобразил ужас. - Тут невозможно никакое лирическое отношение, поверьте! Лучше и не знать... я, положим, кое-что предполагаю, но выразить - это выше моих сил... и едва ли для ваших нервов! Это что-то уму непостижимое, не завидую тому, кто увидит!

Гадательный, но как-то очень уж ловко скроенный рассказ Шишигина никто, кроме вдовы Ознобкиной, не услышал, хотя многие поглядывали на одиноко ужинавшую пару со значением, и не только сновавшие вокруг официанты и появлявшийся время от времени в зале хозяин кафе. Смотрели на них - во все глаза, пожирая глазами! - и Греховников с Русланом, но с улицы, в щель между неплотно прикрытыми портьерами. Так слуги толпятся у окон и глазеют на веселящихся господ. Питирим Николаевич даже почернел лицом, сознавая свою унизительную бедность.

Дружба между писателем и юношей наладилась далеко не сразу после того, как Питирим Николаевич не допустил покушения Руслана на Кики Морову. Греховников в пику Катюше увез тогда парня из Кормленщикова, но сделал он это еще и потому, что и впрямь скорбел о Руслане, запутавшемся в сетях кровожадной вдовы. Между тем вырвать его из этих сетей было весьма нелегко, Руслан постоянно норовил побежать к Ознобкиной и вымолить у нее прощение за то, что не бросил камень в секретаршу мэра, поддавшись, по слабости характера, уговорам бог весть откуда и зачем вынырнувшего доброжелателя. Питирим Николаевич пытался воздействовать на мальчишку через его старуху мать, но та уже не имела на сына, прошедшего выучку в великосветской львицы, прежнего влияния, была в его глазах всего лишь высохшим бесполезным существом - ничто в сравнении с красивой пышнотелой вдовой. В какой-то момент Греховникову надоело возиться с неслухом, и он решил испробовать последнее средство, а если и оно не возымеет действия, то бросить свое душеспасительное занятие.

Руслан сильно угрожал побегом к вдове, а заметных попыток осуществить угрозу как раз не предпринимал, явно побаиваясь гнева женщины. И Питирим Николаевич как бы между прочим, разумеется скинувшись на редкость бывалым ловеласом, так что несколько даже и развязно, обронил, что его юному другу попросту неведомы тайны и

парадоксы любви, а потому он и заблуждается, потому и выглядит в этой истории простофилей, ослом, которого дурачит наглая и коварная бабенка. Неужели он верит, что вдова способна подарить ему хоть капельку любви, хотя бы только питать в отношении него добрые чувства? О, как он заблуждается! Будь он немного опытнее и искушеннее и бери он пример со старших, видавших виды товарищей, он знал бы, что никакая любовь между юнцом и женщиной, которая вдвое, если не втрое, старше его заведомо невозможна. Во всяком случае подобная любовь, или как там еще ее назвать, весьма и весьма проблематична и непременно должна находиться под подозрением. Если складывается такая пара, можно без колебаний сказать, что матерая бабища задумала использовать по уши влюбленного в нее мальчишку в своих корыстных целях. Доказательства этой истины Руслан найдет и в собственной истории. Какое, например, отношение к теплым, сердечным чувствам, к куртуазности и пасторальности, к делам амура имеет наказ вдовы ударить камнем по голове Кики Морову? Свидетельствует ли это повеление отправиться фактически на верную гибель, что вдова Ознобкина безумно любит своего мальчика и не может без него жить?

Эти доводы Руслану показались неотразимыми. Он был потрясен. В его незрелой душе свершился грандиозный переворот, в результате которого, правда, не образовалось ничего, кроме дикой пустоты, жаждавшей и вместе с тем боявшейся заполнения. А Питирим Николаевич так увлекся воспитанием этого случайно попавшего в его руки юноши, что даже подзабыл о своих зловещих врагах Плинтусе и Шишигине, врагах, надо сказать, и рода человеческого. И его пылкие чувства к вдове поугасли заодно с представлявшимся ему бесспорным угасанием любви к ней со стороны поддавшегося мужской муштре Руслана. Он вдруг почувствовал, что ему не хватает семьи, настоящей, а не бредовой, какая у него была в образе старой вздорной мамаши и сумасшедшего брата. Но он тут же решил, что жениться и зачинать детей для него дело уже непригожее, запоздалое, а вот Руслан и заменит ему сына и этому сыну он посвятит остаток своих дней. Так что на пике своих внезапно достигших безоблачности отношений с Русланом Питирим Николаевич уже вполне купался в блаженстве, видя, что его приемный сын прислушивается к его мнению, ловит каждое его слово, верит ему и больше не порывается убежать к вдове.

Литератор и сам как-то похорошел, заделавшись кумиром для юноши, стал глаже, увереннее в себе, солиднее, бледность щек и внутренняя лихорадка сменились небольшим приятным румянцем и душевным покоем. И вот, прогуливаясь вечером и предаваясь содержательной беседе, они вдруг увидели, сами оставшись незамеченными, вдову Ознобкину в компании с Шишигиным. Питирим Николаевич, шагавший, как и подобает флагману, на полгруди впереди, от неожиданности споткнулся, мгновенно растеряв всю свою новообретенную солидность. Страх и ненависть с новой силой вспыхнули в его сердце. И оттого, что он чуть было не упал и вынужден был бросить на приемного сына исполненный мольбы о снисхождении к его неловкости и немощи взгляд, он воспринял Шишигина виновным с какой-то другой стороны, гораздо более серьезной, чем прежняя, ресторанная, сказавшаяся в неприличном звуке. В прошлый раз человек этот поднатужился, присев, да пустил ветра, а вместе с ветром надул безногого, но очень энергичного и подвижного гада, теперь же он выходил виновным в высшем смысле, и не столько перед ним, Питиримом Николаевичем, которого оскорбил, сколько вообще перед идеалами добра и справедливости. Эти идеалы здесь налицо уже потому, что Питирим Николаевич весь отдался воспитанию Руслана, своего приемного сына. Но может ли он отдаваться без остатка этому святому делу и после того, как на горизонте снова возник Шишигин? Может ли он, положивший открытость правилом своей педагогики и доселе ничего не утаивавший от приемного сына, и дальше жить в ореоле честности, если он даже помыслить не смеет о том, чтобы рассказать пареньку, как в одну злую ночь этот Шишигин, пукнув, наслал на него некоего змея, от которого ему, наставнику и любящему отцу, пришлось бесславно уносить ноги?