Смерть на ипподроме

Выехали мы рано, и когда добрались до коттеджа – не было девяти. До появления Кемп-Лора предстояло еще много дел.

Я спрятал машину за кустами, и мы внесли все привезенное в дом. Застежка была цела и невредима. Она обрадовалась нам и тихонько заржала. Пока я подбрасывал ей соломы и свежего сена, Джоан решила вымыть окна с фасада. Мне было слышно, как она напевает, смывая давнюю грязь.

Дав Джоан полюбоваться блеском стекол, я притащил краску и занялся скучным делом – выцветшую черную краску и свежую замазку стал покрывать новой, ярко-зеленой.

Джоан разостлала в холле коврик. Потом она вбила гвоздь в стенку – под картину – как раз против входной двери; после этого она взялась за окна изнутри: развесила занавески.

Мы постояли у ворот, любуясь делом рук своих. Свежеокрашенный, с веселенькими занавесками, с картиной и ковром, видневшимися в полуоткрытую дверь, коттедж выглядел живым и ухоженным.

– У него есть какое-нибудь имя? – спросила Джоан.

– Его называют "Домик смотрителя", – Лучше назовем его "Росянка".

– В честь победителя Большого Национального Приза?

– Нет, есть такое растение – насекомоядное. Я обнял ее за талию. И она не отстранилась.

– Будь осторожен, ладно?

– Буду, – успокоил я ее и взглянул на часы. Без двадцати одиннадцать. – Пойдем-ка в дом, вдруг он раньше приедет.

Мы вошли и уселись на остатках сена так, чтобы были видны ворота. Минуту или две молчали.

– Ты замерзла? – Прошедшую ночь опять были заморозки, а коттедж не отапливался:

– Надо было привезти печку.

– Это не холод, это нервы.

Она уютно прижалась ко мне, и я поцеловал ее в щеку. Черные глаза взглянули печально и устало. А у меня вдруг появилось такое чувство, что если проиграю и на этот раз, то потеряю ее уже навсегда.

– Никто не запрещает браков между кузенами, – медленно выговорил я. – Закон разрешает их и церковь тоже. Будь в этом что-нибудь аморальное, они бы не допустили. Даже медики не возражают, – я замолчал, а она все смотрела так же печально. Почти без всякой надежды я спросил:

– Я чего-нибудь не понимаю?

– Я и сама не понимаю... Тогда я решился:

– Я сегодня буду ночевать тут, в деревне, в своей берлоге, А утром прямо поеду на тренировку. Всю эту неделю я манкировал своими обязанностями...

Она выпрямилась, отбросив мою руку.

– Нет! Приезжай ко мне.

– Не могу. Не могу я больше!

Она встала и подошла к окну. Я не видел выражения ее лица.

– Это ультиматум? – спросила она потрясение. – Или я выхожу за тебя замуж, или ты исчезнешь насовсем?

– Если и ультиматум, то невольный, – запротестовал я. – Но так дальше продолжаться не может.

– До этого уикэнда вообще не было никакой проблемы.

Во всяком случае в отношении меня. Ты был чем-то запретным... Вроде устриц, которых мой организм не принимает. Чем-то очень заманчивым, но недозволенным. А сейчас... Сейчас все так, будто у меня возникла страсть к устрицам. И я в жуткой растерянности.

– Иди сюда, – настойчиво позвал я.

Она подошла и снова опустилась на сено рядом со мной. Я взял ее за руку. – Ну, а других препятствий нет, чтобы выйти за меня? – я затаил дыхание.

– Нет, – ответила она просто, без колебаний и раздумий на этот раз.

Я повернулся к ней, поднял к себе ее лицо и поцеловал нежно, любовно.

Губы ее задрожали, но она не напряглась и не отстранилась слепо, как неделю назад. И я подумал, если за семь дней могли произойти такие перемены... Значит, я не проиграл. Откинулся на сено, держа Джоан за руку, и улыбнулся ей.

– Все будет хорошо...

Она удивленно посмотрела на меня, уголки ее губ дрогнули.

– Я тебе верю, потому что не встречала человека более решительного. Ты всегда был таким. Тебе все равно, какой ценой достанется победа... Возьми участие в скачке в прошлую субботу. Или устройство этой западни. Или то, как ты провел целую неделю рядом со мной... Но я постараюсь, уже более серьезно закончила она, – не заставлять тебя ждать чересчур долго, Мы сидели на сене и разговаривали так спокойно, будто ничего не случилось – кроме чуда, открывшего человеку возможность надежно устроить свое будущее. И того, что рука Джоан лежала в моей руке и она не хотела убирать ее.

Время шло к назначенному часу.

– Я почти надеюсь, что он не приедет, – сказала она. – Этих писем было бы вполне достаточно.

– Ты не забудешь опустить их?

– Я хочу, чтобы ты разрешил мне остаться. Я отрицательно покачал головой, Мы все сидели и смотрели на ворота. Минутная стрелка на моих часах уже миновала одиннадцать.

Пять минут двенадцатого. Десять минут...

– А вдруг он что-то заподозрил и узнал, что никакая До-рис Джонс не живет в домике смотрителя.

– Нет оснований для подозрений, – объяснил я. – Ведь в субботу к концу телеинтервью со мной он явно не знал, что попался. Джеймс и Тик-Ток обещали молчать пока про отравленный сахар. И уж Кемп-Лор не упустит возможности выяснить такую сокрушительную подробность, как подбадривающие таблетки... Так что явится, не беспокойся.

Четверть двенадцатого.

У меня напряглись мускулы, будто я всем телом слушал, не едет ли он. Я попытался расслабиться. Бывают пробки на дорогах, аварии, объезды. Дорога дальняя, и он легко мог ошибиться, рассчитывая время.

Двадцать минут двенадцатого.

Джоан вздохнула. Мы молчали уже минут десять.

В полдвенадцатого она снова сказала:

– Нет, не приедет он...

Я не ответил.

Лишь в одиннадцать тридцать пять блестящий кремовый нос "астона-мартина" остановился у ворот, и Морис Кемп-Лор вышел. Он потянулся, – устал от долгого сидения за рулем, – оглядел коттедж. В каждом движении чувствовалась аристократическая осанка.

– Послушай, какой он красивый! – выдохнула Джоан мне в ухо. – Какие рыцарские черты! На телеэкране он попроще, Когда человек выглядит таким благородным, трудно представить, какое зло он творит.

– Ему тридцать три. А Нерон умер в двадцать девять.

Кемп-Лор открыл калитку, прошел через двор и постучал в дверь.

Мы встали. Джоан стряхнула с юбки сено, перевела дыхание и, слегка улыбнувшись мне, неторопливо вышла в холл. Я последовал за нею и прислонился к стене, чтобы быть прикрытым дверью, когда она откроется.