След нумизмата

Несмотря на свое раздражение, профессор встал, когда в кабинет вошла женщина. Одета она была по нынешней моде: короткое синего цвета платье чуть прикрывало колени, свободный покрой не обозначивал талии, на голове круглая шляпка без полей, но с синей ленточкой в тон платью. Пожалуй, выбивалась из этого стиля Коко Шанель только сумочка в руках дамы -- она казалась для нее слишком большой. Профессор сразу определил возраст посетительницы: около пятидесяти. Чувствовалось, что женщина когда-то была очень хороша собой, высокого роста, с красивой фигурой, волосы коротко стрижены.

-- Добрый вечер, сударыня. -- Раздражение профессора проявилось только в некоторой сухости голоса, сказывался врожденный такт и воспитание истинного интеллигента. -- Я сожалею, но прием на сегодня у меня закончен, но я мог бы принять вас завтра с утра.

-- Я знаю, что вы закончили прием, поэтому и пришла, -- довольно резким тоном оборвала его посетительница. Усевшись в кресло, она закинула ногу на ногу и спросила у ошеломленного врача: -- Вы меня не узнаете, Павел Николаевич?

Профессор машинальным жестом включил настольную лампу, всмотрелся в лицо женщины. Глаза его расширились.

-- Боже мой! Лизавета Викентьевна, княгиня!...

-- Давайте без титулов, доктор. По нынешним временам это не актуально.

-- Да-да, вы правы! -- закивал головой врач. Стремительно выскочив из-за стола, он подбежал к двери и закрыл ее на ключ.

Гостья с усмешкой наблюдала за действиями хозяина дома.

-- Что, по-прежнему опасаетесь бурного темперамента Нины Андреевны? -спросила она.

-- Нина Андреевна умерла в восемнадцатом, от испанки.

-- Извините, я не знала.

-- Сейчас у меня другая жена, ребенку два года, -- пояснил профессор, усаживаясь за стол. Он пододвинул гостье коробку папирос: -- Вы по-прежнему курите?

-- Да, старые привычки, знаете ли, трудно изживаются.

Закурив, Щербатова похвалила табак.

-- Хорошее зелье, давно я не курила ничего подобного.

Княгиня смаковала каждую затяжку, а Мезенцев с горечью думал о том, что время делает с людьми. Когда-то у него с этой женщиной был потрясающий роман! Начался он в девятьсот шестом, княгиня тогда уже овдовела, Мезенцев же был молод, благополучен и популярен как врач. Высокого роста, худой, но очень подвижный, он производил на дам неотразимое впечатление своим чуть демоническим лицом: большие темные глаза, высокий лоб, небольшая бородка эспаньолкой. Пришла как-то на прием к нему и княгиня Щербатова. Ей было уже за тридцать, но хороша она была необыкновенно: божественная фигура, чистая белая кожа, короткий, чуть вздернутый носик и необычные глаза цвета темного уральского малахита. Тогда он, помнится, нашел у нее только легкое переутомление да дамский психоз, типичный для одиноких женщин.

-- Вам надо на время забыть про все коммерческие дела, куда-нибудь съездить, например, в Париж, летом -- в Ниццу. Ну и... выйти замуж или хотя бы завести любовника.

Смех княгини прозвучал серебряным колокольчиком. Она откинулась назад, раскинула свои дивные руки на спинку дивана и, отсмеявшись, сказала:

-- Хорошо, доктор, так и быть, я согласна.

Мезенцев не устоял. Роман их длился долго, то затихая, то вспыхивая вновь. Жена устраивала доктору грандиозные скандалы, он божился, что все кончено, раз и навсегда. Но возвращалась из своих бесконечных деловых поездок Лизавета Викентьевна, Мезенцев слышал в трубке ее серебристый смех и мчался к ней, как бабочка к нектару.

Лишь война смогла прервать эту затянувшуюся и мучительную для обоих связь. Профессора сразу призвали в армию, сначала начальником санитарного поезда, затем повысили до главного медика целого фронта. Волею судеб Мезенцева прибило к большевистскому берегу. Более того, он вошел в элиту докторов, врачующих верхушку революционеров. Самого Ленина довелось консультировать после покушения Фанни Каплан. О судьбе же Щербатовой-Бураевой до него доходили странные слухи, больше похожие на легенды.

-- Где же вы были все это время, Лиза? Что с вами стало?

Женщина невесело улыбнулась:

-- О, чего только не довелось испытать, куда только судьба меня не заносила!

От былого серебра в голосе не осталось и следа, глаза словно выцвели. По лицу чувствовалось, что княгиня заново переживает все случившееся.

-- Революция застала меня на юге, в Ростове. Я спокойно могла бы уехать из страны, но по дурости своей ввязалась во всю эту заваруху. Чем могла помогала белому движению. Сначала деньгами, потом влезла с головой в армейскую жизнь, построила на собственном заводе бронепоезд и моталась на нем по всему фронту, то отступая, то наступая. Прошла через всю грязь и пот, вплоть до отступления в Крым в двадцатом. Непременно бы эвакуировалась с Врангелем, но подхватила сыпняк и провалялась в бреду все это жуткое время. Слава Богу, после тифа меня мало кто узнает, а то бы давно расстреляли еще тогда, в Крыму... Что было потом? Скиталась по России, лишь бы не узнали, не выдали ЧК. Вспоминать неохота. Крупные города обходила стороной: слишком многие там знали меня в лицо. Все больше по селам да по станицам. Дольше всего задержалась на Дону, учительствовала, и все ждала, что снова полыхнет вольный Дон, но... Раздобыла новые документы -- слава Богу, мир не без добрых людей. И вот вчера добралась до Петербурга.

-- Но это опасно! -- вырвалось у Мезенцева.

-- Я знаю, но я здесь ненадолго.

Княгиня решительным жестом загасила в пепельнице окурок, вздохнула и начала разговор о самом главном.

-- Павел Николаевич, мне нужны деньги, много денег. Я понимаю, что глупо ради прошлых интимных отношений требовать что-то теперь, поэтому я предлагаю вам вот это.

Она достала из своей сумочки небольшую черную шкатулочку и черную же старинного вида тетрадь.

-- Я помню, что вы увлекались нумизматикой, вот почему я пришла к вам. Только вы можете понять истинную ценность этой монеты, к тому же это единственное, что у меня осталось от моих миллионов. Прочтите эту тетрадь.

Рассмотрев монету и полистав тетрадь, Мезенцев изменился в лице, выскочил из кабинета и вскоре вернулся с толстым каталогом и лупой. Гостья слышала, как в коридоре он сказал кому-то: "Ужинать не буду, садитесь без меня". Профессор настолько увлекся изучением новой монеты, что совсем забыл о хозяйке уникума. А та в это время думала о нем. "Да, постарел ты, Паша. Высох, поседел. Уже не тот испанский змей-искуситель, конкистадор. И бороденка поредела. Скорее донкихот. Хорошо устроился и при этой власти, я бы так не смогла. И новая жена ни разу не постучала в кабинет, значит, теперь ты командуешь в доме, а не она".