Младенец на экспорт

Тут Нинель Шаловна запнулась, пытаясь вспомнить фамилию современного Станиславского. Не вспомнила. А я был слишком далек от театральных подмостков, чтобы знать, какими культурными мероприятиями ныне увлекается гомосексуальная молодежь. Хотя сию деталь (театральную) отметил. Про себя.

Затем задал еще несколько вопросов, касающихся в основном дружбы Рафаэля с мальчиками. Не помнит ли Нинель Шаловна имен, прозвищ, характерных черт; какие, пардон, велись разговоры; быть может, сын делился тайнами с мамой? На все эти мои мусорные вопросы Нинель Шаловна ответила с интеллигентной стеснительностью:

— Александр Владимирович, вы знаете, они в таком возрасте все скрытные, пугливые, похожие друг на друга. Хрупкие такие. Не помню никого конкретно. Слушали музыку. Такую быструю, агрессивную… Металлическую, кажется? Да, на альбомах такие… неприятные… ужасные…

— Морды, — помог я женщине. — На чертей похожи?

— Да-да, именно, — согласилась моя собеседница. — Но не шумели. А что касается тайн? Какие могут быть тайны? Рафаэль — мальчик открытый, доверчивый, ранимый…

Да, каждая мать видит в сыне то, что хочет видеть. Мать оправдает даже сына-душегуба: не виновата ее сердечная душенька, это все лихие людишки сманили на разбойничью дорожку… С топориком наперевес.

Что тут сказать? Сказать нечего. Матери. Лишь пообещать, что будут приложены все усилия, чтобы найти ее роднулю. Живым или мертвым. (Естественно, шутку я оставил при себе.) Затем, получив адресок лучшего друга Рафаэля, я засобирался уходить.

— Вы уж постарайтесь, Сашенька, — сказали мне на прощание. — Если найдете Рафа, скажите — мама готова на все. Вплоть до развода. Да-да, вплоть до развода.

Вот за это, повторяю, не люблю заниматься гражданскими, условно говоря, делами. Много разговоров, душевных переживаний, субъективных мнений, пустых обещаний и угроз, грязного белья и слез, а результата нет. А если и есть результат, то, как правило, никчемный, как собачье дерьмо на солнечной лужайке парка, на которое, между прочим, можно весьма неприятно наступить праздничной туфлей.

Пообещав сделать все, что в моих силах, я наконец распрощался с бывшей вальщицей суконной фабрики, а ныне дамой света и полусвета. Надеюсь, она была откровенна со мной? У нее нет резона дурить нам голову. Сын, какой бы он ни был, слишком дорогая цена для игр. Банальная истина, да. Но это так, по-моему. В данном случае.

На шум появился Никитин. С подозрительно-довольной ухмылочкой. Я повел носом — сивушное амбре испортило мне настроение.

— Е’твою мать! — выматерился я. Когда дверь квартиры за нами, разумеется, захлопнулась. — Что за дела? Пока работаем…

— Так это же… После вчерашнего. После баньки, — оправдывался Никитин. — Ты уж больно суров, начальник.

— Суровая обстановка, товарищ, — ответил на это я. — Враг не дремлет и ждет, когда мы совершим трагическую ошибку.

— Иди ты к черту, — не понял шутки Никитин. Иногда я шучу слишком удачно, это правда.

Мы вышли из подъезда — гранитные крутобедрые нимфы бескрайних полей по-прежнему рассекали весенний воздух серпами, навевая почему-то мысли о хлебе насущном. То есть хотелось жрать. В час обеденный. И неуютный от мелкокалиберной мороси. В такую погоду лучше наклюкаться чаю с клюквой и забыться. В романтических грезах. О белых пароходах и теплых островах. С кипарисами. И аборигенками. С кокосовыми титями. Эх ма, райское наслаждение!

Эх ма, дела-дела. Делишки. Мы сели в джип — Никитин включил печку, и «дворники» сразу же скрипуче зашкрябали по стеклу, точно серпы по асфальту. На зыбкой речной волне пыхтел трудолюбивый буксир «Отважный» с гигантской дымоходной трубой. «Чертово колесо» в парке, вздрогнув разноцветными лодками, пришло в движение — неужели нашлись любители топографии и острых ощущений? Что там говорить: живуч человек, все время подавай ему хлеба и зрелищ.

Ну, зрелища могут подождать. А вот куснуть кусочек хлебушка. С колбаской. Домашнего изготовления.

Что интересно — нас было двое, а мысль одна: не заехать ли в гости? В дом нам родной, который находился в пяти минутках неспешной езды. Или в двух, если забыть про светофоры и тормозную педаль. Мы с Никитиным переглянулись, я проговорил:

— Газуй, каскадер! Поехали перекусить.

— Есть, гражданин начальник, — самодовольно ответил водитель.

— Но помни: враг таки не дремлет!

— УУУ, е’! — зарычал мой друг, нажимая на акселератор, как на врага, который только и ждет нашего ротозейства. Если не сказать точнее. Чтобы использовать все наши ошибки в своих мелкобуржуазных, корыстных целях во имя процветания капитализма. Во всем мире.

…В гости мы приехали вовремя. Интуиция, повторюсь, и нюх играют в нашей работе не последнюю роль. Нюх на горячий украинский борщ. С красным перчиком. На мясные кулебяки. Со сметаной. На приятное общество.

Тетя Катя встретила нас, как сыновей: и хорошо, что проезжали мимо — Никитушка часто мимо, то картошечки завезет, то капусточки, то морковушки, то бурячка, то еще чего такого, по хозяйству необходимого. Мой товарищ от таких доверительных слов засмущался необыкновенно, покрылся нездоровым свекольным (бурячным) цветом, засуетился, мол, Екатерина Гурьяновна, это я так, выказываю вам почтение и уважение как женщине, со всех сторон положительной. В этот напряженный для меня и Никитина момент появилась прекрасная Ника в домашнем халатике и по-домашнему чмокнула одного из нас. Нетрудно догадаться, кого? Боец спецназначения от такой ласки окончательно потерялся, пытаясь провалиться сквозь землю. Это у него не получилось. Я хотел рассмеяться, да смех, как кость, застрял в моем горле. Выражаюсь банально, но точно. Потому что появилась Полина. В джинсовой журналистской униформе. Нет, она никого не чмокала в щечку, а лишь проговорила радостно:

— О ребята! Мы вас заждались.

И тут я наконец все понял — я пал жертвой заговора. Меня, как лоха, заманили в западню. На запах борща и кулебяк. И кто? Боевой товарищ, которому я верил, как самому себе. Теперь пришла моя очередь делать попытку провалиться сквозь паркетные половицы. Попытка оказалась неудачной. Я топтался в коридоре, как конь в стойле, пока не был приглашен к овсу. В смысле, к столу. К борщу. И кулебякам. Со сметаной.

Ну, Никитин, ну, сукин ты сын, сопел я, бросая выразительные взгляды в сторону товарища, изображающего из себя Святые ворота в Иерусалиме. Так друзья не поступают, интригуя на стороне прекрасного пола. Нетрудно было догадаться, что интрижка исходила от Полины. Видимо, ей не терпелось изучить загадочный человеческий материал в моем обличье. Чтобы потом опубликовать заметку. В студенческой стенгазете. Под названием: «Боец невидимого фронта. Таким я его знаю».

Делать, однако, нечего — надо было жить. Тем более свежий борщ с плавающими островами говядины призывал к срочному употреблению себя. Все проблемы промозглого дня тут же были забыты, и мы с Никитиным замахали ложками, как сталевары лопатами. У старорежимной домны.

Признаюсь, за такой роскошный обед да в таком приятном обществе я решил не гневаться на товарища. Разве может устоять гвардеец против девичьих чар? Хотя вопросы у меня оставались. К чересчур хозяйственному хлопчику. Судя по взглядам, смешкам, недомолвкам, между ним и гарной дивчиной Никой имелся, как говорят в Одессе, большой интерес. Любовь? Хм?

Между прочим, Полина тоже проявляла к моей персоне повышенное внимание. Правда, выражалось это в элементарной помощи за столом — долила борща, поставила блюдце с винегретом, разрезала кулебяку и лакомый кусочек — мне, полив его предварительно сметанкой. Наверное, она просто была воспитанной девочкой, Полина. Не знаю, не знаю.

Заканчивая обед, мы как-то незаметно перешли на обсуждение погоды, международных новостей и светских сплетен. Затем разговор плавно перелился в русло театральных течений. Модных и скандальных. Я насторожился — всю жизнь мечтал посетить театр. Именно тот самый, который любит навещать, как утверждает его мама, рафинированный мальчик Рафаэль. Я вытащил фотографию маргаритки [14] и продемонстрировал ее девочкам, поинтересовавшись, какое заведение Мельпомены может привлечь внимание подобных цветиков? Ника прыснула в кулачок, а Полина ответила, что, по ее мнению, существует несколько местечек для подобных театролюбов. Главный театр для таких зрителей — театр режиссера Романюка.