Все оттенки красного

— Эдуард Олегович? — дергает за рукав Алевтина.

— А? Что? — он не может оторвать взгляд от Вероники. Пусть болит, боль, она тоже на пользу. Без боли радости нет. Когда все будет кончено, и поезд отойдет от перрона, тогда он и испытает огромное облегчение и почувствует, наконец, снова, что жить хорошо.

— Фотографию, что ли, на память какую дайте.

Он машинально лезет в бумажник и достает оттуда небольшую черно-белую фотографию. Нелли снимала его на даче, она же и сунула зачем-то карточку в бумажник. И при этом пошутила: «Любимой женщине подаришь, когда попросит. Удачно получился». И в самом деле, удачно. Художник Эдуард Листов курит, сидя в гамаке, на голове у него светлая шляпа, а в глазах задумчивость и печаль. Ах, Нелли, Нелли, умная ты женщина! Уже соскучился! Скорее к тебе!

— Граждане пассажиры! До отправления поезда осталось пять минут! Просьба к провожающим покинуть вагоны! Граждане пассажиры…

— Ну, вот и все. Аля, прощай! Василий, всего хорошего тебе и удачи!

— И вам того же, Эдуард Олегович!

Но где Вероника? Надо же! По перрону к ней бежит Андрей! Будто бы хочет удержать, торопится даже. От чего удержать? Не за ним же в Москву собралась, и не под поезд же? Правильно, Ромео, держи ее крепче!

— Возьмите меня с собой!!!

Милая, провинциальная девочка, да куда ж мне тебя брать? Не одну здесь бросаю. Вон как тебя любят! Ничего, обойдется. Приехала столичная знаменитость, вскружила голову. Банальная история, каких тысячи. И все, слава богу, кончаются хорошо.

— Прощай, Вероника!

Окурок сигареты летит на перрон. Поезд тронулся, они медленно уплывают в прошлое: Алевтина, Василий, Вероника, Андрей… Город, в котором он нашел себя и который теперь надо забыть как можно скорее.

Купе номер пять. Хорошенькая блондинка улыбается и с нетерпением и тайной надеждой задает вопрос.

— Что это была за станция? Вы, кстати, не похожи на местного жителя. Одеты по столичному.

— Да, я не местный. Художник из Москвы, жил два месяца у знакомых, писал этюды. Осень в провинции просто изумительна. Знаете, и Пушкин в тиши и уединении любил творить. Вдохновение, оно любит тихие уголки и жизнь на природе.

— Надо же! Как интересно!

Глаза у блондинки синие-синие. Она тоже теперь москвичка, ездила проведать больную маму, муж большой начальник, сын под присмотром у свекрови, пока сама в отъезде. Так что ж, снова любовь? Любовь на одну картину.

— Знаете, мне бы очень хотелось написать ваш портрет…

— Эдик, тебе письмо! Надо же, от какой-то Алевтины Кирсановой! Постой, так это же из провинции, где ты в прошлом году написал свой знаменитый портрет в розовых тонах!

— Не представляю, о чем может писать эта Алевтина.

— Не знаю, не знаю, тебе видней.

— Ты ревнуешь?

— Нет, милый, не ревную. Сегодня Аля, завтра Валя, послезавтра Галя. Как всякий художник, ты быстро ими увлекаешься, но так же быстро и остываешь. Это все переменные величины, а я для тебя величина постоянная.

— Умница ты моя!

«Уважаемый Эдуард Олегович!

Никогда бы я не решилась вас побеспокоить, если бы не проблемы, так сказать, материального характера. Читали мы недавно в газетах, что будто бы вам дали премию большую да послали за границу, чтобы искусство наше исконно русское представлять. Мы все очень за вас рады, а как рад Василий, так и не описать!

Сообщаю вам, что десятого мая сего года у вас родилась дочь Мария. По фамилии она записана Кирсановой, а уж по отчеству, не обессудьте, Эдуардовной. Так и получается, значит: Кирсанова Мария Эдуардовна, о чем вам с удовлетворением и сообщаем Поскольку я женщина по-прежнему незамужняя и являюсь по закону матерью-одиночкой, то государство платит мне пособие. Но одной все равно тяжело, потому как если со своей большой премии пошлете нам рублей сто али двести, то будем вам очень признательны.

Василий передает вам привет, работает он кочегаром в котельной, да беда такая, что стал много пить. Живопись свою забросил, поскольку весточки от вас так и не получил. Значит, как человек искусства он ничего не стоит, а посему и жизнь его можно считать на этом законченной.

Но вы в голову не берите, ежели не сочтете возможным написать ответ, так оно и ладно. И деньги ваши не сказать, чтобы не обошлись без них, но все одно если уж будут, то кстати.

И о вашей знакомой хорошей могу добавить, что в оговоренный срок состоялась у них свадьба, все чин по чину. Значит, беды никакой не приключилось, а, напротив, приключилась большая радость, так как знакомая ваша тоже уже родила. И тоже дочку. Муж ею не надышится, то есть, и дочкой и женой, и все у них слава богу.

Остаюсь с большим уважением

Алевтина Кирсанова и ваша дочь

Кирсанова Мария Эдуардовна»

— Нелли, я тебе изменил.

— О, Господи, я думала, что случилось! У тебя такое лицо!

— Нелли, я изменил тебе!

— Когда в последний раз?

— Я не о последнем разе, то есть, ты не поняла. Тогда, в провинции.

— Женщина с портрета? Твоя первая большая удача?

— Не о ней сейчас. У меня родился ребенок. Девочка.

— И… что?

— Ничего. Она просит денег. Ее мать. То есть, не настаивает, но говорит, что было бы неплохо.

— Дети, Эдуард, это серьезно. На твоем месте, я бы не стала ей отказывать. Тем более, что ты знаешь с уверенностью о том, что это именно твоя дочь._

— А чья же еще?

— Ты хорошо знаешь эту женщину?

— Это было… Впрочем, неважно. Это моя дочь.

— Тогда пошли ей денег.

— Хорошо. Я сказал тебе, и мне стало легче. Замечательно, что ты у меня есть!

— Эдик, какая странная посылка! Домработница только что с почты принесла. Адрес, однако, знакомый: из провинции, куда ты регулярно посылаешь деньги.

— Посылка?

— Ну-ка, посмотрим, что здесь? Надо же! Грибы, варенье! И… рисунки, Эдик! Записка. Ну-ка, ну-ка…

«Многоуважаемый Эдуард Олегович!

Очень рады с Марусенькой за помощь, которую вы нам постоянно оказываете! Ни в чем мы не нуждаемся, все у нас есть, и даже сверх того. Немногие так нынче живут. Сообщаю, уважаемый Эдуард Олегович, что дочь ваш^Мария проявляет удивительные способности к рисованию. Едва только" говорить научилась, как тут же попросила краски. И с тех пор изводит их в немыслимом количестве, а в школе, где Марусенька учится, во всех коридорах одни ее рисунки. Посылаю вам некоторые из них на ваше художественное рассмотрение.

Остаюсь с огромным уважением

Алевтина Кирсанова»

— Эдик, сколько ей уже лет? Твоей дочери?

— Лет десять, должно быть, или около того.

— Нет, ты посмотри, посмотри!

— Да?

— А неплохо. Очень неплохо. Неужели же не видишь?

— Возможно, что неплохо. И что?

— Вот теперь я верю, что это твоя дочь! Ты должен ей помогать!

— Я и помогаю.

— Ты должен по достижении девочкой совершеннолетия оказать ей протекцию.

— Нелли! У меня сын, два внука…

— И ни один из них не проявляет склонностей к живописи. А какая-то девчонка из провинции… Нет, в самом деле, обидно! Если хочешь, я узнаю мнение Веригина.

— Не стоит. Рано еще.

— Ну, как хочешь. Подождем.

«Глубокоуважаемый Эдуард Олегович!

Все эти годы вы не оставляли нас с Марией своей материальной помощью, за что по-прежнему вам признательна. Но отсутствие твердой отцовской руки не могло не сказаться на воспитании нашего с вами совместного ребенка. Дочь ваша Мария доставляет мне великое множество проблем. Уже минуло ей восемнадцать лет, а заниматься ничем не хочет. По-прежнему малюет свои картинки да бегает на танцульки. А что уж одни мальчики у нее в голове, так это для всего города не секрет.