Сладкая жизнь

— Андрей, не меняй тему…

Она его всегда так звала — Андрей, — с тех пор как он себя помнил. Никогда никаких сюсюканий, строго все, официально — отец даже помягче всегда был. А она типичная такая англичанка из высшего света — в меру чопорная, презрительная, снобистская, вся в бабушку, в свою мать. В спецшколу отдала, где все сынки неслабеньких папаш, всегда указывала, с кем надо дружить, а с кем нет, — и какой ужас был на ее лице, когда он как-то, лет тринадцать ему было, пригласил домой парня из соседней школы. Так мать его буквально заставила парня выставить, придумав, правда, какой-то благовидный предлог типа приезда бабушки. А потом выговаривала, поджав губы, что он общается со всякими оборванцами.

Так что слово «сын» он от нее вроде бы ни разу и не слышал — только Андрей. А он ее звал Леной — она так требовала. Потом уже догадался, что это для того, чтобы никто не подумал, что он ее ребенок, чтобы за младшего брата принимали. А сейчас подумал, что внук или внучка, наверное, нужны ей затем, чтобы все думали, что это ее дети, — потому что совсем не в ее стиле были слова насчет того, что ему пора жениться. Она с сыном-то не сидела — и вряд ли планировала сидеть с возможными внуками.

Она закурила, затянулась, далеко отставляя руку с сигаретой — красивую руку с тремя кольцами и ярко-красными ногтями, в тон губам. Так и не говоря, зачем привела его сюда, в спальню, оставив отца с гостями. Поправляя ярко-рыжие, чуть вьющиеся волосы — собранные и приподнятые кверху, образующие вечернюю прическу. Теребя тяжелую сережку с тремя бриллиантиками, огненно сверкнувшими и тут же угасшими, проиграв в яркости огню ее волос. Она всегда красилась в этот цвет и одежду подбирала в тон волосам — черную, темно-зеленую, только летом иногда белую.

— Да, хотела тебя спросить — тебе понравилась Ирина? Приятная девушка, из приличной семьи — ты ведь знаешь, мы с ее матерью еще в институте вместе учились. Окончила университет в прошлом году, юрист, в солидной фирме работает. Красивая, молодая…

— Лена, ты ее специально пригласила, что ли?

Он ухмыльнулся, вспоминая, сколько раз она хотела его женить, как бы случайно кого-то приглашала на праздники, когда знала, что он приедет. Вроде отстала потом — и вот опять взялась за старое. Ирина эта — телка ничего, можно было бы трахнуть, если бы больше никого не было, но не более того.

— Лена, ты же знаешь — у меня такая работа нервная, мотаюсь туда-сюда, дома-то не бываю. Ну куда мне жена еще?

— А что? — Она не сдавалась, как всегда проявляя упорство, она и мужем руководила, хотя внешне подчеркивала, что он глава семьи. — Мы и с отцом твоим так жили. Он все время на работе, в командировках, а я с тобой. И очень хорошо, что не бываешь дома, — и она тебе не надоест, и ты ей. Ты занимайся делами, а она ребенка будет воспитывать — разве тебя это не устраивает?

Он подавил улыбку, вспомнив внезапно, как, когда отец уезжал, мать постоянно отвозила его к бабушке — а сама занималась своими делами. Могла, например, уехать на дачу на пару дней — и, видимо, не одна. Как-то, ему лет четырнадцать было, отец куда-то улетел на пару недель, и ей какой-то мужик позвонил — а потом приехал, якобы по делу, якобы с ее работы. Высокий такой, темный, на иномарке — по тем-то временам. И она как бы невзначай попросила его завезти Андрея к бабушке, их «Жигули» барахлят что-то — и он, отлично знавший, что машина в порядке, потому что всю ее знал наизусть, стал задавать ей вопросы, что случилось с «семеркой», но ответа не получил.

Он сразу подумал, что это ее любовник, — потому что они завезли его к бабушке, а сами поехали куда-то. Разозлился жутко — за отца обиделся, мужская солидарность. И когда вернулся домой через два дня, старался с ней не разговаривать. А потом отошел — сказал себе, что такого быть не может.

А лет через шесть, в историко-архивном он тогда учился, завалился с девицей на дачу поздно вечером — хотелось ее, и она «за», а больше негде было. Взял шампанского, тачку поймал и на дачу, хер с ним, что ключей нет, делов-то всего — перелезть через забор да открыть окно, проделывал уже такое. Приехали, а там свет горит. Оказалось, мать на даче — и не одна. Она его, правда, не пустила — сказала, чтобы уматывал вместе со своей подругой, — но он, еще когда в окно заглянул, увидел мужика. Молодого, помладше матери. А на столе вино, коньяк — гуляют, короче. Он под кайфом уже был приличным, ну и ляпнул: «Тебе можно, а мне нельзя, что ли? На всех места хватит!» — и получил такую пощечину, что протрезвел…

— Я поеду, Лен, пора мне…

Она пожала плечами, как всегда не уговаривая задержаться, сминая в пепельнице окровавленный помадой окурок. Встала, на мгновение блеснув белизной стройных ног из-под задравшейся короткой юбки. Поправила чулок и отошла к окну, сняв с тяжелого кресла черную накидку от Фенди, он ей сам покупал. Глядя на отражающийся в стекле свет массивной лампы, стоящей на столе, кутая плечи в тонкую дорогую шерсть.

— Что ж… Может, завезешь Ирину — у нее своя квартира, в центре где-то…

Он покачал головой, улыбаясь. Ну Лена, ну натуральный бизнесмен, товар свой продает так, что позавидуешь. Он отбивается, а она ему все равно ее подсовывает — да еще и дает понять, что может у нее остаться, если будет желание.

— Да нет, мне в Переделкино — отсюда два шага. Да и не один я — люди меня у дома ждут…

— А, ты с этими. — В голосе ее было неодобрение. Она видела как-то его команду — когда провожал родителей в Испанию, Голубь с пацанами с ним был, и Лена покосилась на них так, что пришлось сказать, что это охрана. Мать даже не спросила, угрожает ли ему что, — она никогда не спрашивала, чем он занимается. Как-то пыталась — он ей сказал абстрактно, что бизнесом, дал визитку, на которой Вадюхина фирма была, на этом все и закончилось.

— Ну что ж. А у Ирины я телефон возьму, будет время — позвонишь…

«Будет время!» — подумал со злой иронией, выходя из квартиры. Времени хоть отбавляй — настолько отбавляй, что бесит уже. Делать что-то надо — а все откладывается. Сам виноват — так и не решился позвонить Трубе. Надумал вроде — после разговора с Корейцем — и, как раз когда Наташка зашла, сказал себе, что утром ему позвонит. Но утром не получилось — слишком затянулась ночь. Недотрахался днем, одного раза маловато, однако, — а Наташка сама голодная, не траханная с Нового года, хотя он не сомневался, что она Генке минет делает ежедневно.

С ней по-другому было, чем с Аллой — но с Аллой он толком не успел понять ничего, кроме того, что она стеснительная. А Наташка баба простая, стеснения ноль — только вначале, боится, видно, что на три буквы пошлют. А так все места подставляет, только работай. И ведь не устает совсем — он часа через два уже выдохся, а она прыгала на нем без устали, тряся над головой внушительной грудью. Ей бы марафоны бегать — олимпийской чемпионкой была бы. Но с пониманием телка — чуть показалось, что ему надоело, тут же слезла, в рот взяла и с полчаса, наверное, губами и языком массировала, возбуждая, но в последний момент отстраняясь, не давая кончить. Словно сама провоцировала, чтобы он ее за волосы схватил и начал в рот входить с силой, — только мычала от удовольствия.

Он отключался, правда, несколько раз — засыпал в смысле, — но не надолго, может, минут на десять — двадцать. Как там надолго заснешь, когда Наташка член из рук не выпускает — то гладит его, то лижет. А посреди ночи он ей нюхнуть дал и сам нюхнул — так у нее второе дыхание открылось. У него вроде уже и не стояло ничего — сколько ж можно! — но Наташка терлась о него и терлась, пальцы ног обсасывала — и в итоге подняла. И зад подставила — пышный, белеющий в темноте. Подвывая тихо, продолжая при этом подаваться назад, насаживаться на него, а потом даже заорав в голос, кончая. Умудрилась еще в душ его потащить, но он уже вырубался — стоял, качаясь, а она ему член мыла. Только до постели дошел, только лег — все, аут. Хотя и подозревал, что Наташка так и держалась за него до утра.