Мессианский Квадрат

– Нет, – запротестовал я. – Пусть ваша теология самая продвинутая на свете, но давайте Мессию мы себе уже как-нибудь сами выберем.

Андрей не ответил. В эту минуту воздух пронзил стократно усиленный динамиками тянущийся на одной ноте крик муэдзина:

– А-а-а-а-лла...

К нему немедленно присоединился второй и третий. После того как эта завораживающая, режущая уши перекличка внезапно оборвалась, мы еще некоторое время сидели в полном молчании, зачарованно смотря на Храмовую гору.

Солнце село, и позолота на куполе потускнела. Я опять увидел как бы тень от стройной колоннады на том месте, где должен стоять Храм.

– Если прищуриться в сумерки, то на месте купола можно увидеть Храм, – сказал я. – У тебя когда-нибудь это получалось? – спросил я Ольгу.

Ольга вздрогнула и как-то странно посмотрела на меня. Глаза ее  сверкнули, но я не понял, что это значило.

– А я и не пробовала. Я всегда вижу только реальность. А реальность – вот она, – протянула она вперед руку. – На самом святом месте, в святая святых, стоит Золотой Купол, нравится нам это или нет.

Она поежилась и добавила:

– Холодно что-то стало, пойдемте-ка по домам. Очень приятно было познакомиться, – она улыбнулась, пожала Андрею руку, и мы стали спускаться на землю.

Накануне вылета Андрей на всякий случай еще раз перезвонил Сарит на ее мобильный. Оказалось, что она уже вернулась с Синая и согласилась в тот же вечер встретиться с ним в центре Иерусалима.

Я договорился подхватить Андрея на площади Давидка двумя часами позже и отвезти домой.

Когда я подъехал, он уже поджидал меня на условленном месте.

– Ну как? – спросил я, выезжая на улицу Невиим. – Как она?

– Не знаю, что тебе и ответить. Выглядела она веселой, хотя, возможно, и была излишне возбуждена. Рассказала о поездке. Показала фотографии, как они там вместе с Пинхасом на Синае отдыхали, на берегу Красного моря. Дочка у них подросла – первый раз в первый класс. О тебе расспрашивала. Интересовалась, не появилась ли у тебя подруга.

– А ты что сказал?

– Сказал, что не знаю, но вроде бы  нет.

– Что ж. Верно ответил.

– Понимаешь, я хотел ее расспросить о том, что случилось. Хотел ее понять. Но она торопилась, и я не стал этого разговора даже затевать. В общем как-то они с Пинхасом ужились.

– Ужились?.. Не думаю, что это верное слово. Что-то она сломала в себе. Она была в тяжелом состоянии до этого своего возвращения. Я ее поступка все-таки до конца не понимаю.

– А не до конца, что ты понял? Как она могла к нему вернуться?

– Одним из мотивов, конечно, было желание не связывать меня. Не мало значило, разумеется, стремление избавить от страданий Тамар. Ну и определенное уважение к Пинхасу она в общем-то всегда питала. Многие женщины способны этим довольствоваться.

– Сарит совсем на такую женщину не похожа. Может быть, Пинхас действительно любит ее? На одной фотографии, которую она мне показывала, они стоят в обнимку. Сарит на ней как-то не очень вышла, а Пинхас, ты знаешь, просто сиял. Выглядел страшно довольным. Чувствуется – это от того, что он рядом с ней.

– Но при чем здесь любовь? Хотя ты знаешь, возможно, это возвращение Сарит к Пинхасу как-то связано с тем романом, который тот пишет. Сарит романом этим очень восхищалась, а Пинхас, по ее словам, как будто бы нуждался в ее помощи. Может, действительно тут что-то зарыто?

– Какой еще роман?! – заинтересовался Андрей. – О чем он?

– Пинхас придумал, будто бы от Йешуа и Магдалины произошел род каких-то выдающихся раввинов.

– Что за дикая фантазия!

– Мне тоже это кажется какой-то глупостью. Но Сарит под большим впечатлением.

– Не знаю даже, что тебе и сказать...

В конце августа вскоре после отъезда Андрея женился мой брат Давид. После совместной поездки в Южную Америку Ципора как будто поняла, что она является слабостью моего брата, и со временем стала относиться к этой его слабости снисходительно. После свадьбы они решили поселиться в секторе Газа, где Давид проходил в свое время воинскую службу.

Караванный поселок Шират-аям, где поселились Давид и Ципора, располагался на самом берегу, буквально в сотне метров от моря!

Во второй половине дня, когда жара немного спала, я, Давид, его жена и ее подруга Двора, жившая по соседству, вышли посидеть на берегу в шезлонгах. Вид моря, счастливого брата, а также прекрасной девушки Дворы явственно на меня подействовал, и я испытал сильный душевный подъем.

– Жизнь не кончена, – радостно подумал я. – Вот это синее бескрайнее море затмило в моем воображении суровое величие Иудейской пустыни. И по праву. Сарит замужем, и слава Богу, что я перестаю думать о ней. Кто знает, может быть, как раз эта чудесная девушка, которая сейчас сидит передо мной, окончательно освободит меня от недолжного чувства!

– Обязательно к вам сюда в самое ближайшее время еще раз приеду, – сказал я Давиду и украдкой посмотрел на Двору — она смотрела на меня и улыбалась.

В начале сентября я действительно провел одну субботу у брата в его Шират-Аям и опять увидел мельком Двору. Однако дальше хозяином своего времени я быть перестал. Наступил новый 5760 год.

Я встречал его у Йосефа в Мицпе. Йосеф пригласил также своих соседей. За праздничным столом мы много говорили про восхождение ликудовской делегации во главе с Ариэлем Шароном на Храмовую гору.

В начале девяностых какие-то ортодоксальные евреи добились права подниматься туда небольшими группами, причем арабские охранники следили за тем, чтобы никто из них не молился. Но за годы «мира» израильские пресмыкательства привели к тому, что вход на Храмовую гору оказался для евреев полностью закрыт. Делегация депутатов Кнессета решила воспользоваться своей эксклюзивной свободой передвижения и взошла на Сион. О том, что это – «провокация», которую не в состоянии вынести гордое палестинское сердце, нам было разъяснено заранее.

Два новогодних дня – первое и второе тишрея – пронеслись незаметно. С исходом второго дня праздника Рош-Ашана вечером мы провели хавдалу – обряд отделения праздничного дня от будних дней. Йосеф включил телевизор и, увидев на экране толпу арабов, мечущих в израильских солдат камни и бутылки с зажигательной смесью, воскликнул:

– Кажется, началось!

– Что началось? – спросил я, подходя к телевизору.

– Сам посмотри.

Из телевизионных передач выяснилось, что на другой день после посещения Храмовой Горы депутатами от «Ликуда» арабы попытались забросать камнями евреев, молящихся у Стены Плача.

Сошедшая с горы толпа арабов пришла в неистовство, в Иерусалиме произошли беспорядки. Досталось даже иностранцам. Сообщалось, что один туристский автобус был атакован в Старом Городе, в результате чего в больницу угодили пятнадцать человек. Кое-что об этом было известно еще 29 сентября, в пятницу, из новостных сводок.

Но никто из не включавших в субботу радио религиозных евреев не знал, что под вечер беспорядки распространились на всю территорию Иудеи, Самарии и сектора Газа. 30 сентября массовые волнения продолжились. Причем на этот раз к интифаде подключились также и израильские арабы. На перекрестке Нецарим террористы обстреляли блокпост ЦАХАЛа.

Именно в той перестрелке случилась эта история с 12-летним мальчиком Мухаммедом а-Дура. Сцена его гибели облетала телеэкраны всего мира. Как потом установила армейская экспертиза и впоследствии подтвердило независимое журналистское расследование германского телевидения,  с того места, где находился ЦАХАЛ, никак нельзя было выстрелить в ребенка, так что пуля не могла быть израильской. Но в ближайшие месяцы, когда кадры убийства ребенка настойчиво крутили по ТВ во всем мире, они были непререкаемым свидетельством «новых израильских зверств на оккупированных территориях».