Кельтский круг

— На первый взгляд это всего лишь небольшой охотничий замок в стиле барокко, розового цвета. — Он вылез из машины и прошелся, разминая затекшие ноги. — Представьте себе картину: захудалый, в пересчете на современные понятия, из третьей лиги, барон в полосатых гамашах орет на крестьян, а у него под ногами толкутся грязные гуси. А в XIX веке тут, в обветшавшем замке, хранили скамейки для дойки. Понятно?

— Нет, — ответил Лейдиг и робко подхватил под руку споткнувшегося шефа.

— Рыцарское звание вовсе не означало блеск и славу, вспомните нашего Плазму, то есть Вальдемара… разве что чуточку власти. Просто чуть-чуть глупого, идиотского самоуправства. Бароны тянули деньги на сооружение этого небольшого замка из трех убогих оденвальдских городков. Наверняка слабоумный хозяин Хундсбаха пыжился и что-то хотел доказать высокородным аристократам, а его взяли да и казнили вместе с подвернувшимся под руку цыганенком. Ведь тогда и детей вешали… а мы вот теперь тоже молодцы — гоняемся за паралитиком… Потом какой-то жирный нацистский бонза корчил тут из себя барина, устраивал приемы, фу-ты ну-ты, но заработал в сырых стенах ревматизм и, разозлившись, перебрался в Биркенау, в опустевший дом еврейской семьи Бирнбаум. Никогда не знаешь, где тебя ждет беда. Все взаимосвязано… Каждый старинный кирпич помнит множество трагедий и море несправедливости. Кто же мы тогда…

Он снова споткнулся. Молодые помощники дружно поддержали его под локти.

— Ловко вы меня ловите, — меланхолично засмеялся он и продолжал: — После войны в Хундсбахе стояли америкашки, крутили пластинки — джаз, диксиленд, пили бурбон и, пьяные, палили по голубятне. Конечно, сам замок тогда пустовал, все кануло в небытие — последние отпрыски рыцарского рода, производство скамеек для дойки, историческое сознание… После экономического чуда, когда дерьмо превращали в золото, золото в бетон, а бетон снова в дерьмо, словно ничего другого не было и не бывает, и в самом деле, больше ничего нет, кроме планов какого-то одного поколения, которые через пару десятков лет оказываются пустыми…

— Мы должны поймать убийцу, — зарычал Штерн. — Хватит молоть чепуху!

— С охотничьим замком надо что-то делать, его следует сохранить, — Тойер не выходил из придуманной им роли школьного учителя. — В нем запечатлена наша история… Точно, она торчит там, как клизма в месте ее назначения.

— По-моему, отлично сказано, — одобрил Хафнер.

— Я хочу поговорить с тобой в священном месте.

— В чем дело? Ты с ума сошла?

— Теперь ты будешь меня слушать, как слушала тебя я…

— Крис, в чем дело? Почему ты хочешь навлечь на нас беду? Они ведь все спишут на сумасшедшего…

— В Древнем Египте верили, что первозданный океан Нун и Мрак — место сотворения мира… И знаешь, не будет никаких свидетелей, тем более никаких соглядатаев… — Почему она засмеялась? — Бог Тот — это Гермес Трисмегист… нет никакого соседского мальчика по имени Лоран. И никогда не было. Я навела справки.

— Кто тебе позволил?

— Отныне мне никто больше не может что-либо запрещать или позволять, ничтожество, мелкий человечек. Никто.

Сначала вокруг были только деревья. Вокруг обветшавшего замка простирался парк, написанные от руки щиты называли какие-то места, известные завсегдатаям. Тойеру они напомнили тропы здоровья, так популярные в былые дни. Перед первым щитом полицейские остановились. Но тут речь явно шла не о физической культуре.

— «Познающее Я, — прочел вслух Лейдиг, — все больше концентрируется в акте эгоичности, чтобы затем, в акте просветления, прекратить свое точечное существование во времени и пространстве»… Ничего не понимаю.

— Неужели ты хочешь понять такую белиберду? — буркнул Хафнер. — Ведь это полная фигня.

— Во всяком случае, теперь почти понятно, куда мы попали, — сказал Тойер. — Я был прав. Что, прав я или нет?

— Хватит, пожалуйста… — Штерн явно нервничал. — Мы приехали сюда по делам службы. По-моему, неразумно заниматься сейчас всякими фантазиями… Только не обижайтесь на меня. — При этой строгой тираде у доброго человека из Хандшусгейма покраснели уши.

В душе Тойер был благодарен Штерну за то, что тот вернул всех к суровой действительности, но, чтобы не ронять свой авторитет, строго заявил:

— Прошу не забывать про чрезвычайные с точки зрения закона обстоятельства, в которых мы оказались. Сначала надо осмотреться, сориентироваться. Время у нас есть. Вообще я не понимаю, как она тут, в столь оживленном месте, может прикончить себя или калеку Людевига…

В самом деле, вокруг них множество людей сосредоточенно предавались странным занятиям. Приближаясь к замку, сыщики увидели, как босая женщина преклонного возраста, так сказать, достигшая поздней осени жизни, превозмогая боль, балансирует на шишковатых древесных стволах. Она то и дело теряла равновесие, один раз даже свалилась прямо на ворох прелых листьев. В десятке метров от нее босоногий биоактивист в берете и с седой козлиной бородкой, истерически смеясь, ковылял по колкому гравию.

— В довершение всего они, верно, ходят по лезвию бритвы, и им это что-то дает, — проворчал Хафнер. — Ребята, по-моему, я видел нечто подобное в вечерних новостях. Такие штуки проделываются для расширения сознания. Как раз в духе этого говнюка Людевига. И все-таки, шеф, мы ведем себя как наш любимый Зельтманн: всё чего-то ждем. Давайте арестуем шлюху и этого гада, и дело с концом!

— Значит, ты сейчас попрешься туда, размахивая служебным жетоном, и устроишь там разгром? — нервно спросил Тойер.

Хафнер кивнул, в его глазах загорелась детская радость.

— А что мы будем делать, если, допустим, его там нет? Что, если они тут всего лишь встретились и сразу уехали куда-то еще, тогда как?

Помрачневший Хафнер молчал.

— Сейчас мы всего лишь обычные посетители, пока не увидим Людевига и Кильманн. Все, никаких возражений.

Немного растерянные, они шли дальше. Теперь справа от них двое взрослых энергично раскачивались на причудливо связанных между собой двойных качелях. Их обступила толпа любопытных, а молодой человек в одежде явно собственного пошива объяснял: качели устроены так, что качающиеся люди уравновешивают друг друга, следовательно, качели демонстрируют, насколько один человек зависит от другого.

Лейдиг взглядом показал Тойеру на трех женщин — те в странной отрешенности гладили один и тот же камень, рядом с ними на доске сидел, скрестив ноги, толстый мужчина; вздыхая, он набирал горстями песок и высыпал его сквозь пальцы. Чуть дальше из ржавого крана текла струйка воды, а тоненькая девушка, сложив ладони ковшиком, ловила влагу и медленно ее выливала.

— Что там внутри? — с отвращением спросил Хафнер. — Нам что, придется раздеваться?

Но они все еще не добрались до замка. Им пришлось идти по тропе, причудливо петлявшей вокруг самодельных деревянных щитов с цитатами из мыслителя Рудольфа Штейнера. Никто из полицейских не был сведущ в антропософии. Они знали только, что вальдорфская школа в Гейдельберге расположена в неприятной близости от предприятия по переработке бытовых отходов. Однако многократное упоминание «духовного взора» вызвало у Тойера сопротивление, которое обычно возникало лишь при общении с живыми людьми. Он слишком ясно осознал, что безумие еще не искоренено. И поэтому тут же взревел:

— Почему мы, собственно, должны брести как идиоты по этой тропе?

Хафнер подошел к последнему щиту, погасил окурок об украшенную завитушками букву «Т» в торжественно выделенном слове «Теософия» и заявил, что теперь все хорошо. Лейдиг напомнил ему: раз уж им приходится выдавать себя за обычных посетителей, лучше не безобразничать.

— Верно, не надо наглеть, — печально подтвердил Тойер. — Любовь — самое важное. Это поистине так. Поистине так, мать вашу. — Он присел было на какое-то бронзовое сооружение, но проворно вскочил — это оказались песочные часы с агрессивно заостренными краями.