Черные кувшинки

Официант с профессиональным тактом бросил взгляд на их тарелки.

— Нет, — процедил Жак, — нам больше не надо вина. Только десерт.

Стефани в конце концов положила руку на стол, и ее сейчас же накрыла ладонь Жака. «Девушки, — размышляла учительница, — всегда смиряются. Остаются и продолжают жить — иногда счастливо, иногда нет. И постепенно теряют способность отличать подлинное от подделки. Ну что ж, так ведь оно проще. Отказаться — проще.

И все-таки… Все-таки…» В душе Стефани с каждой минутой крепло чувство, что то, что она сейчас переживает, больше никогда не повторится. Что ей выпал уникальный шанс.

Перед ними появились вазочки с мороженым, украшенным веточками мяты. Жак умолк. Стефани решила, что скажет ему после десерта. Если подумать, не такая уж это была блестящая идея — отправиться в «Нормандский эскиз». Ей казалось, что их ужин длится бесконечно долго, словно фильм, прокручиваемый в замедленном темпе. Жак явно погрузился в собственные мысли. Об аресте, о тюрьме, об инспекторе Серенаке… Он заново переживал свой позор. Действительно, ему сегодня досталось.

Интересно, он догадывается или нет? Наверное, догадывается. Он успел слишком хорошо ее изучить.

Стефани ела яблочно-ревеневое мороженое. Ей нужны силы. Много сил. Неужели она такое чудовище, что не может подождать хотя бы до завтра?

Жак только что вышел из тюрьмы. Он чувствует обиду и унижение.

Зачем говорить ему сегодня?

Чтобы ускользнуть? Пробраться, немного стыдясь, через поле битвы, аккуратно переступая через трупы? Воспользоваться пожаром, лишь бы спасти собственную шкуру? Неужели в ней столько садизма?

Ей нужны силы.

Она подумала о Лоренсе. О ком же еще? Вот оно, полное взаимопонимание, о котором она так мечтала. Неужели это самообман? Та почти мгновенно возникшая уверенность, что вы не могли не встретиться. Что ты будешь счастлива только с ним и ни с кем другим. Что лишь его руки защитят тебя от всех бед. Что лишь его голос заставит запеть твое тело. Что лишь его смех поможет тебе забыть о том, что было.

Или это жизнь расставляет ей очередную ловушку?

Нет. Она точно знала — нет.

Это было как прыжок в пустоту.

В бездну.

В неизвестность.

Бесконечное, как в «Алисе» Льюиса Кэрролла, падение в Страну чудес.

— Жак, я от тебя ухожу.

ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ

24 мая 2010 года

(Музей Вернона)

БЛУЖДАНИЕ

62

Богатства музея Вернона остались недооцененными — очевидно, из-за близости соседнего Живерни, словно накрывшего его своей удушающей тенью. В 2009 году здесь открылся Музей импрессионистов, но и он мало что изменил. Если сравнивать толчею и гомон музеев с улицы Клода Моне и тишину вернонских залов, то лично я предпочитаю последнее. Мне нравится это величественное здание, выстроенное в типично нормандском духе на набережной Сены. «Это возрастное», — хмыкнете вы. Действительно, во двор я вошла задыхаясь, с трудом проковыляла через мощеный двор и, опираясь на палку, поднялась по ступенькам крыльца.

В холле я подняла глаза на знаменитое тондо Клода Моне, вывешенное на самом видном месте в честь фестиваля «Нормандия импрессионистов». «Кувшинки» — полотно круглой формы диаметром около метра. Заключенное в круглую же старомодную раму, оно напоминало бабушкино зеркало. Если я ничего не путаю, это одно из трех известных на сегодня тондо Клода Моне. Его подарил музею Вернона сам мастер в 1925-м, за год до кончины…

Высший класс, да?

Кто б сомневался. Предмет гордости всего Вернона. Во всем департаменте Эр это единственный музей, в коллекции которого есть картины Моне, и какие картины! От рамы, конечно, отдает китчем, но какие краски! Какие пастельные оттенки молочного! Словно глядишь в иллюминатор на райские сады Эдема. А ведь толпы туристов, стадами бродящие по Живерни, замирают в экстазе перед репродукциями! Бараны, они бараны и есть.

Ладно, мне-то жаловаться не на что. Если они хлынут еще и сюда, в Вернон, я же первая взвою. Я сделала несколько шагов по терракотовой плитке холла. Мимо меня пронесся Паскаль Пуссен. Директора музея я узнала сразу; говорят, он — величайший во Франции специалист по творчеству Моне, в частности по «Кувшинкам», разумеется, наряду с Ашилем Гийотеном из Руана. Где-то я читала, что Пуссен выступил одним из инициаторов проведения фестиваля «Нормандия импрессионистов». Важная шишка, в общем.

Пуссен на ходу кивнул мне, но шага не замедлил. Должно быть, мое лицо показалось ему знакомым, но смутно. Если бы он чуть напрягся, то наверняка вспомнил бы даму, когда-то спорившую с ним о «Кувшинках»…

Но это было очень давно.

— Меня ни с кем не соединять! — с порога объявил Паскаль Пуссен секретарше. — У меня встреча с двумя полицейскими из Вернонского комиссариата. Надеюсь, это не надолго.

Директор остановился и по привычке окинул взглядом холл. На полу были нарисованы божьи коровки, указывающие посетителям направление маршрута по музейным залам. У подножия лестницы красовались какие-то бесформенные скульптуры, видимо, выставленные здесь потому, что больше им нигде не нашлось места. Паскаль Пуссен раздраженно нахмурил брови и закрыл за собой дверь кабинета. Я смотрела через стеклянную дверь на «Тайгер-Триумф» инспектора Серенака, припаркованный во внутреннем дворе. Да, тесен мир «Кувшинок». Немногим больше пруда.

Я вздохнула. Что ж, буду делать, как все остальные. Пойду туда, куда указывают божьи коровки. Местные археологические находки, занимающие весь первый этаж, меня нисколько не интересовали. Я посмотрела на лестницу. На втором этаже и выше выставлены собрания пейзажистов и картины современных художников. Монументальная лестница — еще один предмет гордости Вернонского музея, и, надо сказать, тут есть чем гордиться. Через каждые четыре ступеньки на ней стоят скульптуры — всякие там кони, лучники и прочее, — а сверху на них взирают с огромных портретов бесконечные эрцгерцоги, коннетабли и князья, все благополучно забытые и сосланные сюда, в предбанник. Меня охватила тревога. Они так носятся с этой своей лестницей, что им хватит ума отключить лифт…

63

Паскаль Пуссен внимательно рассматривал ящик для красок с маркой Winsor & Newton. Серенак и Бенавидиш молча смотрели на него. Расследование зашло в тупик, и они решили привлечь всех экспертов, каких сумели найти. В их числе оказался и Паскаль Пуссен, которого им представили как виднейшего специалиста по творчеству импрессионистов, особенно связанных с Нормандией. Поначалу директор музея отказывался от встречи, ссылаясь на чрезвычайную занятость, но в конце концов согласился уделить полицейским несколько минут. Сидевший перед ними человек полностью соответствовал тому образу, который сложился у Сильвио Бенавидиша после телефонного разговора: высокий, худощавый, в сером костюме и пастельного цвета галстуке; потенциальный директор Лувра — ни больше ни меньше.

— Красивая вещица, господа. И очень неплохо сохранившаяся, хотя ей, должно быть, лет сто. Не думаю, чтобы она стоила баснословных денег, но кое-кого из коллекционеров наверняка заинтересует. Подобную модель компания Winsor & Newton выпускала в начале двадцатого века, в основном для американских художников, но постепенно фирменная марка с изображением дракона завоевала популярность во всем мире. Полагаю, в таком ящике мог хранить кисти и краски любой художник, не лишенный снобизма либо склонный к ностальгии.

Бенавидиш и Серенак сидели в двух старинных креслах, обитых красным бархатом. Кресла оказались далеко не такими удобными, как могло показаться на первый взгляд. Обоих полицейских не покидало чувство, что при малейшем неловком движении черные лакированные ножки под ними подломятся.

— Месье Пуссен, — сказал Лоренс Серенак. — Как вы полагаете, на рынке еще могут существовать неизвестные полотна Моне? В частности, «Кувшинки»?..