Ночью в дождь...

Звукоизоляция в доме все же не очень хорошая — я слышу, как в кухне или где-то в соседней квартире со звоном разбилась тарелка, миска или что-то стеклянное.

«Я не должен отступать от намеченного плана — профессора следует отвезти в управление. В любую минуту он может узнать об аресте Илгониса Алпа и тогда поймет, что это связано с Наурисом. Что будет потом — трудно предугадать. Ясно одно — этот человек не погнушается обвинить нас во всех смертных грехах. Если в его распоряжении останется телефон, он попытается настроить против нас все инстанции и учреждения. Он обвинит нас в произволе, подлоге фактов и нарушениях процессуального кодекса. Шеф прав — я поступил опрометчиво, явившись сюда. В документе по задержанию записано: „В связи с убийством А. Л. Грунского“, но что, если профессор надо мной лишь посмеется? На Наркевича не наденешь железные наручники и не поведешь его за собой, как упрямого осла».

На книжной полке не видно томов собраний сочинений. Мне всегда казалось, что они нужны лишь ученым-литераторам или как декорация — даже у классиков обычно есть всего несколько вещей, которые читают следующие поколения.

«Если я…»

Дверь распахивается настежь и ударяется о стену.

Свалив на своем пути чайный столик, на меня набрасывается растрепанная Спулга Наркевич.

— Чтоб ты сдох, паршивый пес! — истерически кричит она. — Будь ты проклят навеки! Чтоб ты…

— Что сказали врачи «Скорой помощи»? — озабоченно спрашивает Шеф.

И хотя он не курит, в его кабинете воздух тяжелый: он сидит тут с самого утра, но почему-то никому не пришло в голову проветрить.

— Увезли. Сказали, постараются что-нибудь сделать.

— Что он выпил?

— В том-то и беда, что неизвестно. Падая, он уронил на себя шкафчик с лекарствами — бутылки и ампулы рассыпались по полу. Большинство из них разбилось. Но из классических ядов он, наверно, ничего не выпил: пульс слабо, но все же прощупывался.

— Тебе не следовало говорить о соучастии Кирмужа в убийстве. Когда он не обнаружил в шкафчике бутылку с хлороформом, ему и так сразу стало ясно, что только Наурис мог ее прибрать.

— Может, о Кирмуже не следовало…

— От этого уголовного дела я тебя отстраню.

— Почему?

— Чтобы тогда, когда от меня потребуют отчета, я мог сказать, что кое-что уже предпринял для пользы дела и с философским спокойствием добавить: от мягкотелых лейтенантов мало пользы, от жестких лейтенантов много вреда…

— Я, конечно, допустил глупость, но…

— Чем старше я становлюсь, тем больше в мире замечаю загадочного, мимо чего в молодости пробегал, не задумываясь. Ты спрашиваешь: почему? Не знаю. Могу только ответить: так надо! Вот в этом я уверен.

— Кроме того, ведь я и не лейтенант. Уже давно.

— Но так лучше звучит. Ступай и не обижайся на меня!

На улице идет белый снег. Надеюсь, теперь он надолго.