Кубинский зал

Агенты в кабинетах сидели и стояли, разговаривали с клиентами по переговорным устройствам, оставлявшим свободными руки, сверялись с записями в гроссбухах и экранами компьютеров. В основном это были женщины – привлекательные, очень деловые женщины лет тридцати – сорока, но среди них я заметил и нескольких мужчин. Эти были постарше, но вид у них был жалкий, словно они продолжали держаться за погубленную карьеру лишь в силу привычки.

– Чем я могу вам помочь? – спросила меня женщина, представившаяся Памелой. Ее прическа напомнила мне тарелку сухого завтрака «Фростед флейкс» – дробленой кукурузы в сахаре.

Я ответил, что мне хотелось бы поговорить с кем-нибудь о большом участке земли в Джеймспорте, проданном буквально на днях.

– На берегу пролива, – уточнил я.

– Что-то не припомню такого… – сказала Памела, вежливо рассматривая мои ботинки.

– Его приобрела чилийская винодельческая компания.

Памела нахмурилась:

– Мы ничем таким не занимались.

– А я уверен, что это было именно ваше агентство. При въезде на участок стоял знак «Хэллок пропертиз».

– Нет, не может быть.

Я уставился на ее «кукурузу в сахаре». Почему-то она меня нервировала.

– Кто же в таком случае мог заниматься этим участком? Ведь он, кажется, находится на вашей территории.

– Этого я не знаю.

– Может быть, он продавался по частям разными агентами?

– Не могу вам сказать. – Даже для риелтора Памела была, пожалуй, чересчур скрытна. О продаже она не могла не знать – крупные участки на побережье были, несомненно, лакомым кусочком для любого агента.

– Покупатель сообщил мне со слов одного из ваших агентов, – сказал я, делая вид, будто заглядываю в какие-то записи, хотя в руке у меня был абсолютно чистый лист бумаги, – что на эту землю претендовал еще кто-то, так что если бы он отказался от сделки, участок был бы немедленно продан третьей стороне.

Памела, часто моргая, продолжала рассматривать мои ботинки.

– Возможно, – добавил я, – мне следует упомянуть о том, что я – адвокат из Нью-Йорка и специализируюсь на сделках с недвижимостью.

Наконец Памела подняла голову. Ее улыбка показалась мне заученной, будто приклеенной к лицу.

– В таком случае вам нужно поговорить с Мартой, – сказала она. – А для начала запомните следующее: этот участок – старая ферма Рейни – никогда не проходил через наше агентство. Официально не проходил. – Памела слегка понизила голос. – Я не знаю, что могла наболтать покупателю Марта, возможно, она даже поставила у фермы наш знак. Она могла даже сказать, будто… Впрочем, меня это не касается.

Я притворился, будто записываю ее слова.

– Простите, как, вы сказали, ваше имя? Мистер э-э-э…

– Билл Уайет.

Памела повела меня между разгороженными кабинетиками. Выйдя из этого лабиринта, мы оказались в отделанном дубовыми панелями коридоре, заканчивавшемся закрытой дверью.

– Марта? – позвала Памела.

Никто не откликнулся, и она толкнула дверь. Комната, куда мы попали, не могла, пожалуй, составлять больший контраст с тесными клетушками, мимо которых я только что проходил. Это был кабинет риелтора старой закваски; такими офисы агентов по продаже недвижимости были лет сорок – пятьдесят назад. Довольно просторный кабинет был битком набит толстыми картонными папками с подшитыми в них документами, пожелтевшими крупномасштабными картами местности, свернутыми в трубку геодезическими планами и кадастровыми таблицами пересчета налогов. Несмотря на ранний час, в кресле за столом крепко спала грузная пожилая женщина. Платье домашнего покроя слегка распахнулось на ее могучей груди; в руке женщина держала чайную ложечку. На столе перед ней стоял недопитый стакан чаю и лежала толстая биография герцога Виндзорского. К креслу была прислонена трость для ходьбы.

– Марта! – заорала у меня над ухом Памела. – Алло!!!

– А?! Что?! – Пожилая женщина заморгала и проснулась. – В чем дело, Пэм?

– Это мистер Уайет, – злорадно сказала Памела.

– Как поживаете, мистер Уайет? – невозмутимо поздоровалась Марта.

– Он хочет обсудить продажу старой фермы Рейни.

– Вот как?…

Две женщины с ненавистью разглядывали друг друга, потом Памела сказала:

– Пожалуй, я вас оставлю, чтобы окончательно не спятить.

И она ушла, громко стуча каблуками.

– Будьте добры, закройте дверь, пожалуйста, – сказала Марта, когда шаги Памелы затихли. Я повиновался, и она властным жестом указала мне на мягкое кресло по другую сторону стола. – Ужасная женщина эта Пэмми, – добавила Марта и вздохнула. – Дерзкая, развязная, грубая… Просто уличная девка, другого слова не подберешь.

– В самом деле?

– Да. Мы оказались в одной упряжке, и, поверьте, ни я, ни она не испытываем от этого никакого удовольствия. Я научила Пэмми всему, что знала, но благодарность и верность нынче не в почете.

– Это было ваше агентство? – догадался я.

– До сих пор мое, – Марта с вызовом кивнула. – Его основал мой отец еще в 1906 году. – Она поправила распахнувшийся ворот платья. – Я была единственным ребенком в семье, мистер Уайет. Сейчас мне восемьдесят три, и опыта мне не занимать.

– Да, – согласился я, – вы, наверное, многое повидали.

– Очень многое, – подтвердила она. – Я, например, еще помню времена, когда грузовики с картошкой шли по главной дороге потоком. У нас был один врач на всю округу; зимой мы платили ему дровами, а летом – продуктами с полей и огородов. Тогда про Норт-Форк еще никто и не слышал, но для меня он – самое красивое, самое лучшее место в мире. Теперь, конечно, многое изменилось, всего и не пересказать. Раньше, к примеру, все, кто здесь жил, пользовались только колодезной водой; устриц в сезон можно было есть хоть три раза на дню, и лангустов тоже. У нас был очаровательный приход…

Надо ей поддакивать, подумал я.

– Сколько в те времена стоила хорошая ферма, Марта?

– Примерно триста долларов за акр.

– А теперь?

– О, теперь все непременно хотят разводить виноград, так что участки идут по цене от семисот долларов и выше.

Я кивнул в сторону висевшей на стене карты:

– Ну а в будущем?

– В будущем?… – Марта вздохнула. – Это довольно легко себе представить, мистер Уайет. Дома за миллион на берегу, дома за миллион в глубине, виноградники состоятельных людей, винные заводы очень состоятельных… Все крупные фермы перейдут на виноград, помяните мое слово. Все так уперлись в этот виноград исключительно из-за проблем с водопользованием, понимаете? Виноград – культура, которая не оказывает вредного влияния на природу; она не требует частого полива и широкомасштабного использования пестицидов. Правительству такие вещи нравятся. Среди винозаводчиков тоже довольно много сторонников защиты окружающей среды… – Она положила ложку в стакан. – Удивительно, как много времени понадобилось миру, чтобы узнать о нашем тихом уголке!

Я почувствовал, что старая Марта Хэллок начинает мне нравиться.

– Я хотел бы знать весь расклад, – сказал я. – Не могли бы вы меня немного просветить?

– Тут и просвещать особенно нечего. Восемьдесят два участка с выходом к морю и виноградники… В долине Напа в Калифорнии ничего подобного нет. Плюс живописные бухточки и старые фермы, как в Новой Англии, плюс самый продолжительный для нашей широты вегетативный сезон, плюс два часа езды от Нью-Йорк-Сити… Еще два года назад здесь мог бы возникнуть еще один Хэмптон, но теперь – все, конец. Теперь у нас строгое зонирование, жесткие правила эксплуатации земельных участков.

– Мне кажется, люди вашей профессии не должны были от этого сильно пострадать.

– Если бы я была лет на тридцать моложе, я бы запросто продавала в год минимум полсотни домов. Что может быть выгоднее, чем сбывать королям капусту? Но я слишком стара, мистер Уайет, а люди почему-то боятся стариков. Очевидно, им кажется, что смерть – болезнь заразная. Впрочем, возможно, так оно и есть. Последний дом я продала три года назад, да и тот принадлежал моему соседу, так что это, наверное, не считается. Я потеряла хватку, и кроме меня в этом, наверное, никто не виноват. Сейчас я владею половиной агентства, но уже давно ничего не зарабатываю, так что теперь от меня могут избавиться каждую минуту. Пока меня но трогают – очевидно, дожидаются, что я сама умру. Тогда они положат меня в тачку и отвезут куда-нибудь с глаз долой.