Путь сквозь лес

Год назад вспыхнула грандиозная ссора между отцом и сыном по поводу рюкзака, в результате которой в доме воцарилась атмосфера взаимной неприязни. Она до сих пор не знает точно, что же тогда случилось, но знает, что муж врал о времени и месте, где он нашел рюкзак. Почему она думает, что он врал? Потому, что ни Филип, ни Джордж не водили в то утро собаку на прогулку вдоль шоссе: с ней ходила она. Филип очень рано уехал в Оксфорд на экскурсию, муж, проснувшись, был так скрючен радикулитом, что не мог добраться даже до уборной, не говоря уже о прогулке по шоссе. Но она знала, что Джордж где-то нашел рюкзак – или кто-то дал его ему – в то самое воскресенье, когда шведская девушка исчезла, то воскресенье, когда Джордж отсутствовал всю вторую половину дня, а затем снова ушел и напился, насколько она помнит. Должно быть, именно в этот воскресный вечер Филип и обнаружил рюкзак, скорее всего, в дальнем углу гаража, куда он полез, насколько ей известно, за горными ботинками для школьной экскурсии на пик Дистрикт, – нашел также, как она подозревает, фотоаппарат и бинокль. О, да! В этом она уверена, потому что сама нашла их в комнате Филипа. Только потом она узнала, что Филип вынул катушку с отснятой пленкой и, видимо, проявил пленку в школе, где он активно занимался в фотографическом кружке.

Большая часть этой информации уже была известна Морсу – она чувствовала это. Но внешне все выглядело так, как будто она целиком завладела его вниманием, со слезами и всхлипываниями рассказывая всю эту историю. Он не спросил ее, откуда она узнала о фотографиях, он, должно быть, и так догадался. Но он никогда не узнает о других фотографиях – порнографических фотографиях шведской девушки, которую она узнала по паспортной фотографии, напечатанной в "Оксфорд таймс". Нет! Она ничего не скажет Морсу об этом. Не скажет и об "увеселительных" угонах – и о своем смятении, когда она прочитала эти ужасные слова в его дневнике, слова о визжащих шинах и криках маленькой девочки, лежащей в луже собственной крови... Нет, ее сын выглядел бы еще хуже, если она расскажет об этом, и она никогда этого не сделает. Где бы он ни был и что бы он ни сделал, Филип всегда останется ее сыном.

Когда машина свернула налево к полицейскому управлению, она увидела стайку голубей, клюющих что-то на асфальте, которые вдруг внезапно, громко хлопая крыльями, взлетели на башню. Взлетели. Свободные! И Маргарет Далей, в голове у которой острыми ударами стучала боль, подумала, почувствует ли она когда-нибудь себя свободной...

– Молоко и сахар?

Маргарет Далей, мысли которой блуждали очень далеко, все же услыхала эти слова и взглянула в лицо инспектору, в его пронзительно голубые, но добрые глаза, как ей показалось, сейчас почти виноватые.

– Без сахара. Только молоко, пожалуйста.

Морс положил ей руку на плечо.

– Вы храбрая женщина, – спокойно сказал он.

Внезапно шлюзы полностью открылись, и отвернувшись от него, она безудержно зарыдала.

– Ты слыхал, что сказала леди? – рявкнул Морс на констебля, который, уставившись на них, застыл у двери. – Без сахара.

Глава шестидесятая

Сразу же после обеда Морс вернулся в свой кабинет в управлении и прослушал запись допроса Майклса.

– Что вы думаете, сэр?

– Полагаю, кое-что здесь правда, – признал Морс.

– Вы хотите сказать, правда то, что он не убивал Далея?

– Я не вижу, как бы он мог это сделать – ведь у него не было на это времени?

– Кто же убил его, как вы думаете?

– Ну, в доме отсутствуют три вещи, не так ли? Сам Далей, ружье и парень.

– Сын? Филип? Вы думаете, он убил его? Убил своего отца? Как Эдип?

– Кое-чему я научил тебя, Льюис, с тех пор, как ты стал моим сержантом!

– Свою мать он любит?

– Думаю, очень сильно. В любом случае тебе будет интересно послушать, что она говорит.

– Но... нельзя же просто войти в Бленхэймский парк с ружьем за плечами...

– Его мать говорит, что он обычно ходил туда рыбачить. Говорит, что отец купил ему весь инвентарь для этого.

– А-а. Понимаю, что вы хотите сказать. Эти длинные брезентовые чехлы для удочек и всего прочего.

– Что-то в этом роде. Десять минут на велосипеде...

– Он достал велосипед?

– Не знаю.

– Но почему? Почему вы думаете...

– Должно было сыграть свою роль письмо, я полагаю, из коронного суда...

– И папочка отказался помочь?

– Вероятно. Приказал сыну уйти, весьма вероятно, сказал, чтобы тот убирался на все четыре стороны и оставил родителей в покое. В любом случае у меня такое ощущение, что парень в большом городе долго не продержится. Лондонская полиция скоро его доставит сюда, вот увидишь.

– Вы сказали, что это Майклс. Вы сказали, что почти уверены – это должен быть Майклс.

– Разве?

– Да, сказали! Но вы, кажется, были не слишком удивлены, когда прослушали запись?

– Разве не был?

Льюис не стал продолжать дальше.

– Ну и куда мы отсюда отправляемся в таком случае?

– Некоторое время никуда. У меня встреча со Стрейнджем. В три часа.

– А как поступить с Майклсом? Отпустить?

– Почему это мы должны его отпускать?

– Ну как же! Как вы сказали – он не мог сделать этого по времени. Невозможно! Даже на вертолете.

– И что?

Внезапно Льюис почувствовал раздражение, и довольно сильное.

– Так что же ему сказать?

– Ты скажешь ему, – медленно произнес Морс, – что мы задерживаем его на одну ночь – для проведения дополнительного допроса.

– По какому обвинению? Мы же не можем просто так...

– Не думаю, чтобы он стал слишком сильно протестовать, – сказал Морс.

Как раз в тот момент, когда Морс собирался постучать в дверь кабинета начальника полиции Стрейнджа во вторник после обеда, два человека собрались покинуть харчевню «Траут-Инн» в Волверкоте. Большинство посетителей, которые обедали на открытом воздухе, на мощенной камнем террасе, протянувшейся вдоль реки, уже ушли, время близилось к закрытию.

– Ты обещаешь записать это?

– Обещаю, – ответил Алистер Мак-Брайд.

– Куда ты теперь направляешься?

– Вернусь в Лондон.

– Тебя подбросить до станции?

– Буду рад.

Двое спустились по пустынной лестнице, пересекли узкую дорогу и вошли на стоянку:

– Что с тобой, Алан? – спросил Мак-Брайд, когда Хардиндж повернул машину в сторону Волверкота.

– Не знаю. И мне все равно.

– Не говори так! – Мак-Брайд положил руку на плечо водителю. Но Хардиндж снял его руку своей, как будто смахнул муху с костюма. Дальнейшее путешествие до Оксфордского вокзала прошло в неловкой тишине.

Вернувшись на Радклифф-сквер, Хардиндж припарковал машину прямо на двойных желтых линиях на Катти-стрит и прошел в свои комнаты в Лонсдейле. Он помнил ее номер наизусть. Разумеется, помнил.

– Клэр? Это я, Алан.

– Я поняла, что это ты. Я еще не оглохла.

– Просто я хотел бы узнать... просто надеялся...

– Нет! И мы ничего снова обсуждать не будем.

– Ты хочешь сказать, что даже не повидаешься со мной больше?

– Именно так.

– Никогда? – Внезапно у него в горле пересохло.

– Знаешь, для университетского преподавателя ты не слишком быстро соображаешь, согласись.

Некоторое время Хардиндж ничего не говорил. Ему была слышна музыка в комнате, эту вещь он хорошо знал.

– Если бы ты сказала мне, что любишь Моцарта...

– Послушай – последний раз говорю! – все кончено. Пожалуйста, примирись с этим! Кончено!