Кандибобер (Смерть Анфертьева)

Следующее его воспоминание - он подходит к лежащему Сейфу и сквозь подошвы чувствует почву, разогретую ударом. Сейф упал в такие же мокрые желтые листья и почти весь погрузился в землю. Анфертьев подошел ближе, пнул железный угол ногой и отшатнулся - Сейф дышал. Мерно поднималась и опускалась его задняя стенка, причем движение было живое, стенка выгибалась, как выгибается придыхании спина живого существа. Раздвигая сомкнувшуюся над ним землю, Сейф начал приподниматься, с него сыпались мокрые комья. Анфертьев хорошо запомнил прилипшие к его бокам листья, хриплое дыхание и выгибающуюся при входе стальную плиту... И бросился бежать.

Надо же, он начисто забыл сегодняшний сон и, только увидев железную скобу, вспомнил свои ночные страхи. Ладно, подумал Анфертьев, Сейф все-таки рухнул, свалился из заоблачной выси, и не видел Анфертьев, чтобы ему удалось приподняться. Он рухнул.

И все. И будем считать, что это был счастливый сон. И потом, так ли уж важно, как это все кончится, лишь бы кончилось.

"Лукавите, Анфертьев! - услышал он голос Следователя. - Если вам все равно, как объяснить кропотливую подготовку, на которую ушло больше года, как объяснить эти кружева из улик, сплетенные вокруг несчастного Квардакова? Ведь вам стоит потянуть за веревочку, и все эти невинные кружева превратятся в стальную сеть!"

И потяну! - подумал Анфертьев. И отстань. Отвали. Потом поговорим, если будет желание. Сейчас не до разговоров. Да и не о чем пока говорить.

Сразу за щелью в заборе к Анфертьеву подошла Света - похоже, она прогуливалась по тропинке, поджидая его. Коснулась рукой локтя Вадима Кузьмича и молча пошла рядом. На ней было серое свободное пальто, черные высокие сапожки, которые великодушные спекулянты уступили ей за полторы месячные зарплаты, и вязаная шапочка. Лицо её стало строже, во взгляде уже не было той безоглядной надежды увидеть нечто счастливое за ближайшим поворотом. Сейчас в глазах Светы застыла полнейшая уверенность в том, что ничего не ждет ни за этим поворотом, ни за следующим. Разве что там будет маячить нескладная фигура Анфертьева в светлом плаще с коротковатыми рукавами и поднятым воротником. Потом, когда пройдут годы после сегодняшнего утра, когда не будет в её жизни Анфертьева, завода, Сейфа, бухгалтерии, когда это уйдет в далекое прошлое, как-нибудь случайно, в хлопотах она вспомнит нескладные встречи, свидания в коммуналке за запертыми дверями, в темноте, чтоб соседи не догадались, хотя те прекрасно знали, что она дома, догадывались по шорохам и воровскому шепоту, невнятно доносящемуся из-за её двери, так вот ей покажется, что это и было счастье. Но до прозрения ещё далеко, пройдет много времени, с ней много чего случится, будут в её жизни другие мужчины, и получше Анфертьева, и гораздо хуже его, но эти годы не войдут в наше повествование, и скомканные её будущие свидания, и затяжные встречи, до пресыщенности, до отвращения, все это нам, ребята, не понадобится.

- Что скажешь, Анфертьев? - спросила Света свернув с дорожки в густую опавшую листву, раздвигая её черными сапожками производства нейтральной Австрии.

- Прекрасная погода, не правда ли? - ответил вопросом Анфертьев, пытаясь придать голосу игривость.

- Где? Где прекрасная погода? В небе? Во мне? В мире?

- А, - улыбнулся Анфертьев. - Хорошее уточнение. Я полагаю...

- Дальше не надо. Ты ответил достаточно полно. Достаточно того, что ты полагаешь. Остальное не важно.

Вадим Кузьмич сошел к Свете в листву, повернул её к себе. Она не отвела глаза в сторону, но смотрела на него с любопытством. Ну-ну, дескать, что ты ещё скажешь?

- Света, давай не будем. Ведь мы с тобой и без этого ещё понимаем друг друга.

- Без чего?

- Без выяснений отношений. Слова мешают человеческому общению, Света. Надо произносить их как можно реже, в случае самой крайней необходимости. А кроме того, далеко не все слова годятся для общения, большинство лишь все обостряют, углубляют, раздражают...

Света прошла вперед, под клены с громадными красноватыми листьями. Листья отламывались от веток со свежим хрустом. Но даже на земле они ещё сохраняли упругость. Света вошла в низкую ветку клена, лицом коснулась холодных листьев и остановилась, ощущая щеками, губами их вязкость;

- Возможно, я веду себя не так, как тебе хочется... Но я не могу вести себя иначе, не могу поступать, как хочется мне, - проговорил Анфертьев, глядя ей в спину. Он хотел сказать больше, подробнее, но остановился. Так уж устроилось в нашей жизни, что даже собственные чувства не кажутся нам настолько важными, чтобы о них говорить кому бы то ни было. Мы и таимся, мы стесняемся. Как-то незаметно привилась грубоватость. Человек, обронивший о себе что-то искреннее, долго страдает и мается, будто сморозил вопиющую бестактность.

- Ты не можешь жить, как хочется мне, не живешь, как хочется тебе, Наталья Михайловна, по твоим словам, тоже от тебя не в восторге... Как же ты живешь? Для кого? Для чего?

- Ты забыла упомянуть ещё одного человека.

- Танька? Думаешь, она одобрит тебя, когда все сможет понять?

- Мне достаточно того, что она не осуждает меня сейчас.

- Немного же тебе надо.

- Ты так думаешь? - спросил Анфертьев серьезно, входя в листья и найдя в них глаза Светы. - Ты ошибаешься.

- Я знаю. Я знаю, Вадим. Прости. Я слегка раскисла. Буду исправляться.

- Ну что ж, давай исправляться вместе.

- А знаешь, они пахнут. Листья, - Света отломила большой лист клена.

- Чем?

- Листьями. Мертвыми листьями.

- Хороший запах?

- Да, мне нравится. Он настоящий. Честный. Спокойный.

- А как пахнут деньги? - неожиданно спросил Анфертьев и сам испугался своего вопроса.

- Деньги? - Света быстро взглянула на Анфертьева и отчужденно пошла по дорожке. Остановилась, поджидая. А он задержался немного, услышав вопрос, который задаст Свете Следователь: "Не говорил ли кто-нибудь с вами в то утро о деньгах?" - "Нет", - ответит она. И в её глазах будет воспоминание, может быть, даже понимание. "Понимание? - содрогнулся Анфертьев. - Неужели понимание?"

- Пошли, - он взял её под руку, надеясь, что она забыла о его вопросе.

- Спрашиваешь, как пахнут деньги, - проговорила Света. - Плохо пахнут. Неприятно. От них исходит какой-то нервный зуд. Мечутся из рук в руки, будто ищут настоящего хозяина и не могут найти. И к кому бы ни попали, им кажется, что хозяин их недостоин. Лезут в душу, им все интересно, любопытно, везде гадят, у них мелкий и пакостный смех. Знаешь, так может смеяться последняя сволочь, поймав хорошего человека на какой-то слабости... При этом пыжатся изображая из себя нечто значительное. О нас, о людях они думают плохо, пренебрежительно, с издевкой. Я это знаю.