Книга тайн

Я оказался в ловушке. Не за стеной или решеткой — но в плену безжалостных обстоятельств. Во мне кипел гнев бессилия. Я стукнул кулаком по столу. Зазвенели стекло и металл, одна из склянок с чернилами опрокинулась, чернила разлились по столу. Попали на разбросанные пуансоны, буковки на их концах почернели.

Я взирал на это. Словно во сне, взял я один из пуансонов, перевернул концом вниз и ударил им по столу. Тот сотрясся, словно самое дерево поняло важность этого момента. Я поднял пуансон. На дереве стола осталась единственная отметина. Буква «А». Я снова погрузил пуансон в лужицу чернил и сделал еще один отпечаток, потом еще один. Скоро десяток отпечатков появились на столе. Пуансон и форма, мужское и женское начала. Одно входит в другое и воспроизводится.

Я побежал через двор к каменной постройке. Огонь там не разводился несколько недель. Угля у меня хватало, но вот растопки не было. Я вернулся в сарай, собрал оставшиеся индульгенции, разорвал их на полоски, присел над печью и трутом высек на них искры. Края начали тлеть. Я подул, вызывая огонь к жизни, сжигая следы моего поражения.

На полке у окна я нашел свинцовый стерженек, которым пользовался для чернения чернил. Когда огонь разгорелся, я установил над ним свинец в металлической чаше. Свинец размягчился и выгнулся, стал плавиться, как масло. Я принялся помешивать его ложкой, внимательно наблюдая за процессом: если металл перегреется, то будет слишком сильно прилипать к форме.

Я положил медную дощечку на скамью среди пестиков и сосудов, которые мы использовали для чернил, погрузил ложку в жидкий свинец, зачерпнул и разлил немного по меди. Когда металлы встретились, с шипением стал выделяться пар, расплавленный свинец растекся по канавкам, образующим буквы. Я постучал по дощечке, чтобы выбить воздушные пузыри.

Когда свинец остыл, я подвел под него нож и вытащил из меди. Руки у меня дрожали. Я боялся прикладывать слишком большие усилия из страха погнуть мягкий металл. Наконец я извлек его — плоскую пластинку размером с большой палец. Я отнес ее назад в сарай, обмакнул в чернила и ладонью прижал к чистому листу бумаги. Держал так некоторое время, чуть ли не боясь посмотреть, что получилось.

Наконец я поднял пластинку.

Это было написано задом наперед, потому что такова уж природа подобных отпечатков: дитя суть зеркальное отражение родителя. Но я мог легко прочесть получившееся. Слова криком рвались из моей души.

XLV

Окрестности Брюсселя

Три полицейские машины пронеслись по дороге, направляясь к хранилищу. Черный «лексус», запаркованный в тупичке в тени газового хранилища, остался незамеченным. Когда полиция скрылась, Ник выждал какое-то время, потом осторожно выехал на дорогу.

— Как они нас нашли? — спросила Эмили. Голос ее звучал тихо, потерянно. — Мы ведь узнали, что поедем туда, всего несколько часов назад.

Ник покрепче вцепился в рулевое колесо. Сквозь разбитое окно в салон проникал ледяной воздух. Приборный щиток показывал, что температура на улице минус десять градусов. Он вывернул обогреватель на максимум и направил дефлекторы на себя.

— Что случилось с Ательдином?

— Он остался. Решил дождаться полиции.

— Отлично, — сказал Ник. — По крайней мере, он сможет сказать, что здесь я ни при чем.

Навстречу им пронеслась «скорая», и он опустил голову, стараясь скрыть лицо.

— И куда мы едем?

— Куда-нибудь, где сможем рассмотреть книгу. Нам понадобится какое-нибудь специальное оборудование или еще что-нибудь?

— Книги — вещи стойкие. Если она перенесла разморозку, то не рассыплется. Конечно, лучше это делать в условиях контролируемой температуры, а не на ходу в машине, где на полную включен обогреватель и куда врывается полярный холод.

Ник увидел впереди бензозаправку. Свет был выключен, колонки в темноте напоминали могильные плиты. Он заехал на площадку перед заправкой и припарковался за киоском, чтобы не было видно с дороги. Эмили пересела вперед.

— Давайте выясним, так ли это.

Он слишком нервничал, чтобы прикасаться к книге самому, и дал ее Эмили. Она положила ее себе на колени и открыла обложку. Ник уставился на кремовый пергамент, кажущийся желтым в свете автомобильной лампы.

Манускрипт начинался с первой страницы.

— «Et si contigerit ut queratur a venatoribus, venit ad eum odor venatorum, et cum cauda sua tetigit posttergum vestigia sua…» — прочла Эмили. — «И если случится так, что охотники будут преследовать льва, то он учует их запах и станет заметать следы хвостом. И тогда охотники не смогут его найти».

Она нахмурилась.

— Бестиарии так не начинаются.

Но Ник едва слушал ее. Посреди страницы в текст была вставлена иллюстрация. Под действием влаги картинка размазалась и словно наехала на текст, но все еще оставалась вполне четкой. Лев сидел на задних лапах, подняв одну переднюю и уставившись величественным взглядом через страницу, клыки его были обнажены.

— Такой же, как на карте, — выдохнул Ник.

Ник смотрел, как Эмили переворачивает страницы, перед ним мелькал сказочный зверинец, обитавший в книге. Иллюстрированы были не все страницы, некоторые оказались повреждены сильнее других — влагой или иными невзгодами, перенесенными за долгую историю. На многих страницах были изображены животные, которых Ник и представить себе не мог: птицы, вылуплявшиеся из деревьев, животное с головой быка, рогами барана и телом лошади. Грифоны, василиски и единороги. Но не все изображения были фантастическими. Два кота — черный и полосатый — гнались за мышкой по полу кухни, а полногрудая кухарка прихлебывала вино у плиты. Бык тащил плуг по осеннему полю. Олень стоял на холмике у леса, а медведь копался в земле.

Ник старался скрыть возбуждение. Рисунок медведя был ему знаком, и изображение оленя тоже — именно такого он видел на картах.

— Что тут сказано о медведе? — спросил он.

— «Медвежата появляются из материнского чрева бесформенными, в виде крохотных белых комков плоти без глаз, и матери придают им форму вылизыванием, — без труда переводила с латыни Эмили. — Они ничто не любят так, как мед. Если они нападают на быка, то знают самые уязвимые места — нос и рога, но обычно предпочитают нос, потому что боль сильнее в наиболее чувствительной части».

Ник откинулся к спинке сиденья. Двигатель он выключил, и в машине воцарился лютый холод.

— Я думаю, ближе всего к истине то, что лев заметает следы, чтобы охотники не могли его найти. Это Джиллиан. У нас на руках ее книга, ее карта, но мы все еще понятия не имеем, что она в них нашла. И кто-то все время пытается нас убить.

Эмили молчала. Ник скосил на нее глаза.

— Что вы думаете?

— Я думаю, кое-кто мог бы нам помочь. Взглянуть на эту книгу и сказать, что нашла в ней Джиллиан. Чем эта книга так ее захватила.

— И кто же это?

Эмили постучала пальцами по ручке двери.

— Его зовут брат Жером. Он иезуит… точнее, был иезуитом. Специалист по средневековым книгам. Он был… Он преподавал в Сорбонне, когда я училась. Теперь на пенсии.

— Он живет где-то поблизости? Это надежный человек?

— Он живет вблизи немецкой границы. Примерно в часе езды отсюда. Что касается надежности… Вы, я думаю, можете ему доверять.

Ник повернул голову и уставился на нее.

— Если вы что-то от меня скрываете, то лучше сказать. Если этот человек вызывает у вас сомнения, то я и близко к нему не подойду.

— Вы можете ему доверять, — повторила Эмили. Она, казалось, была готова расплакаться. — Ну, это просто… неловко. Я была когда-то его студенткой. Он попытался за мной ухаживать — я сообщила об этом. Он потерял работу.

Теперь настала очередь Ника смущенно уставиться в приборный щиток.

— Если вы считаете…

— Нет. Он единственный, кто может нам помочь.