Поражающий агент

– Да что найдут-то?!

– Там видно будет. И мне без новой информации на глаза не показывайся.

Таким Турецкого Миша еще не видел. Вернее, не слышал. Что-то случилось. И голос какой-то хриплый… Рассуждать было некогда. Может, обратиться за советом к Грязнову? Но рассуждать точно было некогда.

– Стойте!

– Это вы мне? – удивился насвистывавший арию графа Альмавивы Студень. Он уже снял перчатки и направлялся мыть руки. Его помощник заканчивал писать заключение комиссии.

– Ваша работа еще не сделана.

– Молодой человек, вы, извините за нецензурное выражение, сдурели?

– У меня есть основания считать, что этот человек умер насильственной смертью!

– Он, может, и рад был бы так сделать, – миролюбиво заметил Студень, – но просто не успел, понимаете ли вы?

В 21.50 Федоренко, однако, позвонил шефу с новым сообщением:

– Александр Борисович, вы где?

– Издеваешься? – прошипел Турецкий. – Сижу в этом чертовом институте, света белого не вижу, жду новостей от Иванчука. Чего хотел?

– Александр Борисович, победа!

– Москвич, – хмуро сказал Турецкий. – Чего орешь?

– Какой москвич? – опешил Миша.

– У тебя – победа, у меня – только москвич. В смысле – пока не победа. Ну в чем дело?

– Биологическая экспертиза установила, что Баткин был отравлен.

– Таблетки, инъекция?

– Инъекция. Нечто похожее на след укола есть на правом бедре. На выяснение состава яда потребуется довольно длительное время. Пока только мне сказали, что от укола до момента смерти прошло около часа и что в аптеке такое не купишь. Когда же его укололи? И главное – кто? Неужели в милиции?

– Скажешь тоже. У них резиновые дубинки есть, чулки с песком. На кой черт им… Михаил! Где видеокассеты из метро «Орехово»?

– Так у нас же на работе валяются.

– Я тебе дам – валяются! Живо в машину, и поехали…

– Сан Борисыч, что с вами?! – заорал Миша.

Турецкий и сам чувствовал, что дело неладно: все прыгало перед глазами. Сообразил наконец, что Федоренко от него за несколько десятков километров. Бредит он, что ли…

– Кофе надо… выпить, – пробормотал Турецкий. – Нормального, хорошего кофе… Ты это… вот что. Приезжай давай за мной.

Около полуночи Турецкий был в Генпрокуратуре. Грязновские оперы остались в институте караулить сотрудников лаборатории, и вообще. Турецкий подремал в машине, потом выпил три чашки кофе и немного взбодрился.

Посмотрели видеопленку. Действительно, позади Баткина и двух его подруг шли еще несколько человек. Два опознанных уже фашиста, высокая молодая женщина с зонтиком, еще один мужчина с зонтиком, немолодая тетка со связкой обоев и с зонтиком, влюбленная парочка с большим зонтом.

Позвонил Иванчук. Сказал, что дома у Линникова, на Николиной Горе, они никого не застали, но соседи сказали, что хозяин в сопровождении нескольких человек уехал сорок минут назад. Теперь его машину будут искать по спутнику, и это вопрос двадцати минут – получаса, из которых двадцать восемь минут уйдут на объяснение необходимости этого действия.

Турецкий взялся за виски. Голова горела. Домой ехать нельзя, подумал он. Вдруг это оспа?

Помотал головой. Бред, бред…

Приехал злой Грязнов. Критически уставился на Турецкого. Потом вытащил из кармана флягу и в очередную чашку кофе, которую собирался влить в себя его приятель, плеснул граммов тридцать коньяка. Турецкий выпил кофе чуть ли не залпом.

– Одиннадцатая чашка, – шепотом сказал Миша Грязнову.

Тот только покачал головой. Потом не удержался, прорычал ревниво:

– Не хочешь объяснить, почему мне ничего не сказал, а фээсбэшнику позвонил?!

Турецкий только покачал головой.

– Ну и чего я сюда приперся, скажи пожалуйста? А ты чего тут сидишь? Хрена ли лысого мы на этой пленке не видели?! Чего молчишь? Лучше бы поехали санитарного врача ловить!

– Н-не… неп-педагогично, – пробормотал Турецкий, кивая на Мишу.

– Да пошел ты, – взвился Грязнов. – Макаренко хренов! В чем дело, можешь объяснить?!

Турецкий в тридцатый, наверно, раз прокрутил пленку, вдруг остановил ее и сказал только одно слово:

– Зонтик.

– Зонтик? – озадаченно переспросили Грязнов с Мишей.

– Зонтик. – Турецкий ткнул пальцем в экран.

Грязнов покружил некоторое время вокруг телевизора, потом тихо сказал:

– Саня, нобелевку надо было тебе давать, а не этому кренделю старому, который так до нее и не добрался.

Миша по– прежнему ничего не понимал. Грязнов увидел это и объяснил:

– Учись, студент! У всех зонты, так?

– Так.

– В пятницу весь вечер шел дождь, так?

– Так.

– Сильный? В Орехове был сильный дождь, так?

– Так. Еще жена сапожника, с которым Баткин пил, на это сетовала.

– Тогда почему все зонты складывают, встряхивают, а у этой цыпочки, – Грязнов кивнул на высокую молодую женщину, – он в чехле?

– Может, засунула уже?

– У нее плащ весь мокрый, она зонт и не открывала.

Миша прокрутил пленку еще раз и убедился в справедливости этих слов.

– Она зонт не открывала, – торжествующе повторил Грязнов, – он ей, суке, совсем для другого нужен, он ей нужен академиков колоть!

Турецкий, который в разговоре не участвовал – экономил силы, прошептал:

– Эту кассету… Иванчуку… – И упал на пол.

И он уже не слышал, как буквально через десять минут дважды звонили мобильные телефоны: вначале его собственная трубка – это Иванчук сообщал, что машина Линникова вычислена, она движется по Волоколамскому шоссе, минуя Красногорск. Второй звонок был Грязнову: Вячеслава Ивановича информировали, что к северо-западу от Красногорска, в поселке Новоникольское, уже около часа не прекращается сильнейшая перестрелка.

Когда Грязнов приехал в Новоникольское и припарковался возле синего микроавтобуса «мерседес» с фээсбэшными номерами, перестрелка уже закончилась. Во дворе двухэтажного белокаменного особняка догорала другая машина, судя по внешним очертаниям, «лендровер».

Майор спецназа МВД, штурмовавшего дом, доложил Грязнову, что во дворе – шесть трупов, еще четыре – в доме, один человек, слава богу, остался жив. Восемь человек погибли еще до приезда спецназа и ФСБ, из них одна – женщина – взорвалась прямо в машине, предположительно от выстрела в бензобак. Кто из них и с кем воевал, сколько было на одной стороне и сколько на противоположной – пока что определить затруднительно. Известно только, что уже через полчаса после приезда спецназа в живых оставался лишь один (не считая того, которого нашли в подвале), на предложение сдаться он ответил отказом и застрелился. Этот тип был ранен в обе ноги. Он забаррикадировался на верхнем этаже в дальней комнате, так что велика вероятность, что остальные девять человек появились здесь именно по его душу. Из документов при нем была обнаружена лишь фальшивая корочка сотрудника ФСБ.

Грязнов потребовал все документы из карманов трупов, но выяснилось, что их уже забрал полковник ФСБ. Грязнов справедливо предположил, что тот, кто сейчас в микроавтобусе «мерседес» допрашивал полуживого от пережитого ужаса молодого парня, и есть пресловутый Иванчук. Дюжий пятидесятилетний мужик с лицом потомственного сталевара, как некогда обрисовал Иванчука Турецкий, конечно, это он и был.

Грязнов почувствовал себя кровно оскорбленным: не то чтобы он стремился сам допрашивать участника событий, но всякий раз, когда он приезжал на место преступления или происшествия и там уже орудовали ребята из ФСБ, он испытывал сложную смесь обиды и неоправданного ожидания.

Чем тут еще можно было заняться? Не лучше ли поехать проведать Турецкого? Грязнов позвонил приятелю домой. К телефону подошла Ирина.

– Ну как он?

– Слава, ты? Врач только что уехал. Прописал парацетомол, представляешь?! – возмутилась Ирина. – А он бредит уже!

– Ну ты возьмешь это в свои руки, – успокаивающе заметил Грязнов, – и скупишь половину ближайшей аптеки, надеюсь.

– Можешь не сомневаться!

Грязнов сунул трубку в карман и наблюдал, как оружие, принимавшее участие в битве, аккуратно упаковывают в пластиковые пакеты, чтобы с ним еще могли поработать эксперты-криминалисты. Что-то привлекло его внимание. Он сделал знак остановить погрузку, подошел и стал сосредоточенно шевелить губами. Спецназовцы наблюдали за этим с пиететом. Даже Иванчук высунулся из машины. Грязнов молчал, и так продолжалось несколько минут. Никто ничего не понимал. Наконец майор решился: