Мнимая смерть

Это просто-напросто запугивание. Но оно действует. У Хеннинга подгибаются коленки, как только он слышит стук в дверь, громкий и настойчивый. Он предполагает, что это может быть полиция, что Брогеланд не смог больше отвлекать Арильда Йерстада, чтобы дать ему время привести мысли в порядок, но это не Брогеланд, не Йерстад и не идиоты, только что побывавшие здесь.

Это Гуннар Гума.

— Дверь была открыта, — громко заявляет он. Хеннинг пытается дышать спокойно, но чувствует жжение в груди и покалывание в кончиках пальцев. Гума входит в квартиру без приглашения. Он по-прежнему облачен в красные шорты, но теперь на нем еще и белая футболка.

— Если это какие-то гомосячьи заморочки, то я в последний раз оказываю тебе такую услугу, — говорит Гума.

— О чем вы?

— Гомосячьи заморочки. Те люди, что заходили к тебе. Оба были похожи на педиков. Если ты занимаешься такими вещами, то не вмешивай меня.

Хеннинг делает шаг в его направлении, испытывая непреодолимое желание объяснить свою сексуальную ориентацию, но любопытство побеждает.

— Вы видели, кто здесь был?

Гума кивает.

— Сколько их было?

— Двое.

— Можете их описать?

— Это обязательно?

— Нет, не обязательно, но очень желательно.

Гума вздыхает.

— Оба чернявые. Я говорю, со смуглой кожей. Наверняка оба мусульмане. Чересчур ухоженная борода. У одного — ну, в общем, мне показалось, что у него нет нормальных волос. Как будто их нарисовали. Краской. Или карандашом. Очень оригинальный узор. Второй был совсем тощий, но походочка у него гомосячья.

— Что-нибудь еще?

— И у второго такая же походочка. На ходу виляет жопой, а рука немножко поднята.

На лице Гумы появляется гримаса отвращения.

— А какое у него было лицо?

— Такая же борода. Жиденькая, но ровная, подстриженная прямыми линиями. Он был потолще первого педика-мигранта. А один палец у него был перевязан. Вроде на левой руке.

— В котором часу они приходили?

— Да где-то с час назад. В общем-то, тебе повезло, потому что я уже собирался лечь спать и тут услыхал шаги на лестнице.

— А сколько они пробыли внутри?

— Сначала я подумал, что ты уже вернулся домой, потому что на лестнице стало тихо, но потом снова раздались шаги, когда же это было? Да минут десять спустя. И я снова разглядел их в глазок. Но если это какие-то гомосячьи заморочки…

— Нет, речь не об этом.

Он не вдается в объяснения. Кажется, Гуму устраивает и так.

— Спасибо огромное, — говорит Хеннинг. — Вы мне очень помогли.

Гума хрюкает, поворачивается и идет к двери.

— Ах да, — говорит он, берясь за ручку двери. — На одном была черная кожаная куртка. Иссиня-черная. С языками пламени сзади.

ППП. Пылающие Плохие Парни. Это наверняка они, думает Хеннинг. Он кивает и еще раз благодарит Гуму. Он смотрит на часы. Уже почти четверть второго. И вот чего Хеннинг совершенно не чувствует, так это усталости. Слишком много всего произошло, слишком многое ему предстоит обдумать.

Дверь за Гумой с грохотом закрывается. От этого звука квартира его кажется ужасающе пустой, словно Хеннинг находится в вакууме. Он берет швабру и прислоняет ее к входной двери ниже ручки. Если кто-нибудь попробует еще раз к нему вломиться, он услышит. Швабра немного задержит их, а ему удастся смыться.

Хеннинг находит под кроватью пожарную веревку и привязывает ее к тумбе телевизора. Один телевизор весит килограммов сорок, а если прибавить всякие диски и саму тумбу, то этого должно хватить, чтобы выдержать его вес, решает он. В последний раз, когда Хеннинг взвешивался, он весил семьдесят один килограмм. А сейчас, наверное, и того меньше.

Он садится на диван и устремляет взгляд в потолок. Свет он решает не включать. Если кто-то на улице следит за его квартирой, то он не узнает, что Хеннинг вернулся домой.

В его памяти всплывает бледное лицо Стефана. Надеюсь, он не будет являться мне по ночам, думает он. Но что может заставить семнадцатилетнего юношу свести счеты с жизнью? Если он действительно это сделал?

Эта внезапно появившаяся мысль заставляет его выпрямиться. Может ли это не быть самоубийством? Могло ли случиться так, что кто-то отнял у него жизнь и обставил все как самоубийство?

Нет. Но там лежал сценарий. Казалось даже, что он не просто лежит на столе, а намеренно выложен. Как будто кому-то хотелось, чтобы его заметили и прочитали открытую сцену. Наверняка это самоубийство, заключает он. Скорее всего, у Стефана в руках оказался сценарий, он его прочитал и разместил в комнате таким образом, чтобы тот стал посланием его родителям — или, скорее, его отцу. Посмотри, что ты заставил меня сделать. Теперь можешь наслаждаться жизнью.

Да. Наверняка все было именно так. Но тем не менее. Такое случалось с ним и прежде: путем долгих размышлений Хеннинг доходил до определенного логичного вывода, одновременно ощущая, как непонятный, но не сулящий ничего хорошего крючок сомнения крепко уцеплялся за что-то в его животе. Он шевелился не постоянно, а всего лишь время от времени, двигался внутри него, заставляя разбирать мозаику на отдельные детали, а потом составлять их другим способом.

Хеннинг не знает, почему это происходит, ведь ничто не указывает на то, что он ошибается, но, когда он начинает испытывать чувство легкого беспокойства, у него появляется отвратительное ощущение, что кусочки мозаики Стефана все-таки не очень хорошо подходят друг к другу.

Глава 57

На рассвете Хеннинг забывается коротким сном, а просыпается от гудения автомобиля под окнами. Хеннинг лежит на диване, предоставляя глазам возможность привыкнуть к свету в гостиной. Сейчас половина шестого. Он поднимается и бредет в кухню, выпивает стакан воды, берет с прикроватной тумбочки коробочку с лекарствами и выпивает две таблетки. Спички на месте, как обычно, но сегодня у Хеннинга нет сил вызывать воинов ада.

Ощущения такие, словно Хеннинг целую неделю пил не переставая. Он знает, что ему надо поесть, но мысль о том, что придется резать старый черствый хлеб и класть на него старый высохший сыр, вдохновляет не больше, чем мысль о том, чтобы позавтракать опилками.

Хеннинг думает о мужчинах, побывавших в его квартире. Что бы они сделали, если бы застали его дома? Было ли у них оружие? Совершили бы они попытку убить его?

Он отметает эту мысль. Ведь его там не было, и не было никакой стычки. Хеннинг плюет на завтрак и решает пойти на работу, несмотря на то что день только-только начался.

Спустя час он набирает номер Брогеланда. Следователь не будет спать больше нескольких часов, когда его дело развивается так бурно, а у Хеннинга есть вопросы, на которые ему надо немедленно получить ответы. После продолжительных звонков Брогеланд снимает трубку и отвечает заспанным голосом.

— Привет, Бьярне, это я, — говорит Хеннинг, оживленно и дружелюбно.

— Привет.

— Ты проснулся?

— Нет.

— Ты уже встал?

— Это как посмотреть.

— Ну как все вчера прошло?

— Это тоже как посмотреть.

— Что ты хочешь сказать?

Брогеланд не отвечает.

— Ты хочешь сказать, что это не самоубийство?

Он подвигается ближе к краю стула.

— Нет-нет, этого я не говорил. Все прошло хорошо, то есть мы хорошо поработали на месте преступления. О чем ты хотел со мной поговорить? Почему ты звонишь в такую рань?

Хеннинга немного охлаждает прямой и резкий тон Бьярне.

— Да вот я…

— У меня скоро встреча. И мне пора выходить. Так что если у тебя ничего срочного…

— В общем-то, есть срочное.

— Хорошо, тогда давай выкладывай.

Он делает маленькую паузу, чтобы собраться с мыслями.

— Мне нужно знать одну вещь.

— Нисколько не сомневаюсь.

— Переписывались ли Хенриэтте Хагерюп и Ингве Фолдвик по электронной почте, перед тем как она была убита?

— Почему ты спрашиваешь? Зачем тебе надо это знать?