Разборка (Пропавшие без вести)

Сам Калмыков произвел на участкового впечатление человека неразговорчивого, но вполне уравновешенного. Документы у него оказались в полном порядке. На все вопросы ответы давал немногословные, но исчерпывающие. Служил в армии, был майором, воевал в Афгане, комиссован после ранения. Ранение получил не в Афгане, а много позже во время учений. Семьи нет, был женат, давно. До этого жил в подмосковном военном госпитале. Там сначала лечился, а после выписки был санитаром в реабилитационном центре при госпитале. Эту комнату снял, потому что ему обещали работу в Москве, в фирме, но пока не складывается, нет вакансии.

Участковый не сразу понял, что ему кажется необычным в небогатом, неухоженном, но в общем-то нормальном холостяцком жилье. Потом понял: в комнате не было телевизора. Что же хозяин этой комнаты делает по вечерам? Читает? Но книг не было. Даже газет не было.

Спрашивать об этом участковый не стал, а попросил Калмыкова стакан воды, и пока тот ходил в кухню, заглянул в старый гардероб, занимавший всю торцевую стену комнаты. И там увидел то, чего увидеть в общем-то не хотел, так как Калмыков ему понравился и даже вызвал сочувствие несложившейся своей судьбой. Сорок два года, ни кола, ни двора. Но закрыть дверцу и заставить себя забыть об увиденном участковый не мог. Потому что в шкафу стоял штатив с укрепленной на нем стереотрубой. В сочетании с видом из окна комнаты на элитный дом на Больших Каменщиках и подъездные площадки, к которым подкатывали дорогие машины, это говорило о многом. Это говорило о том, что телефонному анониму, возможно, и не почудился силуэт высокого худого человека со снайперской винтовкой в ярко освещенном окне.

Свои наблюдения участковый изложил в рапорте. После недолгих размышлений следователь районной прокуратуры вынес постановление о проведении обыска, рассудив, что в наше неспокойное время лучше перестраховаться. Если обыск не даст результатов - что ж, придется извиниться. Ничего страшного.

Обыск дал результаты. На самодельных антресолях над гардеробом, где были сложены картонные коробки со старой обувью и тряпьем, оперативники обнаружили на дне одной из коробок перевязанный шпагатом пакет в крафт-бумаге. В пакете находился черный пластмассовый чемоданчик размером 37 на 27 сантиметров и толщиной 4,5 сантиметра. В специальных углублениях в нем были уложены ствол с глушителем, ствольная коробка и приклад бесшумной автоматической снайперской винтовки ВСС "Винторез" с полностью снаряженным магазином на десять патронов. В этом же чемодане находились оптический прицел ПСО-1 и ночной прицел НСПУМ-3.

Калмыкова арестовали и доставили в СИЗО "Лефортово". Через полгода следствие было закончено и дело направлено в суд. Председательствовать на процессе было поручено заслуженному юристу РФ, заместителю председателя Таганского межмуниципального суда Алексею Николаевичу Сорокину.

II

Из всех новшеств, привнесенных в судебную систему России в постсоветские времена, судье Сорокину больше всего нравились два. Первое: запрещение устанавливать телефон в совещательной комнате для судей. Это символизировало, что наконец-то покончено с "телефонным правом". Как будто только по телефону и только в совещательной комнате судьи получали ценные указания.

Второе новшество касалось судейских мантий, в коих господа судьи обязаны были присутствовать в заседании. Эту новацию он тоже поначалу воспринял не без иронии, но очень быстро ее оценил. Оценили ее и коллеги. Шуточки насчет того, что для полноты картины не мешало бы ввести и парики, прекратились.

Всякий раз, надевая перед началом судебного заседания мантию, поправляя наплечники и расправляя широкие полы, Сорокин чувствовал, что он как бы воздвигает между собой и жизнью преграду. Мантия защищала его от грязи и крови, которые всегда незримо присутствуют в зале судебных заседаний, предохраняла от злобы, ненависти, жалости, сострадания. Она не давала вырваться и его гневу, ненависти, жалости и состраданию, помогала оставаться бесстрастным.

Мантия была, как маска. Как панцирь. Он входил в радиационную зону защищенным. И сбрасывая ее, оставлял на ней все налипшие страсти. В конце рабочего дня он разоблачался и вешал мантию в шкаф так, как врач снимает с плеч пропахший лекарствами халат или как строитель - заскорузлую от бетона спецовку.

Иногда он даже удивлялся, как это раньше судьи заседали без мантий, в обычных костюмах. Как голые. Правда, и тогда он неосознанно, даже слегка стыдясь своего суеверия, надевал на процессы один и тот же темный костюм, в нем заседал, а больше не надевал его никуда. И часто отдавал в химчистку. Гораздо чаще, чем другую одежду. Жена сначала сердилась, потом привыкла.

И лишь однажды за годы своего служения российской Фемиде судья Сорокин почувствовал, что мантия ему мешает. Это было во время суда над Калмыковым.

Знакомство с обвинительным заключением и материалами следствия не вызвало у судьи Сорокина сомнений в правомерности предъявленных Калмыкову обвинений. Кроме снайперской винтовки, обнаруженной при обыске, у него была изъята тетрадь, записи в которой неопровержимо свидетельствовали, что примерно в течение трех месяцев он следил за всеми передвижениями проживающего в элитном доме по улице Большие Каменщики крупного бизнесмена, генерального директора компании "Интертраст" и хозяина банка "ЕвроАз" Мамаева Владимира Петровича. И это обстоятельство придавало делу особую значимость.

Мамаев был заметной фигурой в финансовом мире России. При этом фигурой, тесно связанной с МВД. Как и многие воротилы российского бизнеса, начинал он еще в брежневские времена - цеховиком. Даже сколько-то отсидел: был директором небольшой швейной фабрики, принадлежащей артели инвалидов, гнали "неучтенку" - какой-то дефицитный ширпотреб. Дело обычное по тем временам. Потом стал кооператором. Но по-настоящему развернулся в 90-е годы, когда исчез госзаказ и вся огромная система Главного управления исполнения наказаний оказалась в катастрофическом положении.

Лагерные предприятия, за счет которых жили тысячи исправительно-трудовых колоний, остались без работы. Никто не хотел покупать брезентовые робы и рукавицы, которые зэки шили, никому не нужны были алюминиевые ложки и вилки, которые штамповали в промзонах, полностью исчез спрос на бесхитростную и довольно топорную мебель лагерных столярок. Еще держались лагерные леспромхозы, но и на их продукцию спрос упал, потому что во много раз возросла стоимость вторичной переработки, превращения хлыстов в обрезную доску.