Роковое кресло

— А что, мсье Элифас де ля Нокс действительно проник в невидимое?

— Думаю, да, — твердо ответил Рэймон де ля Бэйссьер, — иначе я бы не голосовал за него. Именно каббалистическая наука сделала его достойным занять место среди нас. — Кабалистика, — добавил он, — возродившаяся сегодня под названием пневматология, — самая древняя и самая почтенная из наук. Насмехаться над ней могут лишь глупцы.

Рэймон де ля Бэйссьер еще раз окинул взглядом собрание Никто теперь не смеялся.

Зал постепенно заполнился людьми. Кто-то спросил:

— В чем же состоит секрет Тота?

— Тот, — ответил ученый, — это создатель египетской магии, и его секрет составляет тайну жизни и смерти.

— Владея таким секретом, наверное, очень обидно не быть избранным во Французскую академию, — послышался тоненький голосок постоянного секретаря.

— Мсье постоянный секретарь, — торжественно заявил Рэймон де ля Бэйссьер, — если господин Бориго или Элифас, зовите его как угодно, это не имеет ровно никакого значения, если этот человек овладел, как утверждает, секретом Тота, то, поверьте, он стал сильнее, чем вы или я. И если бы я, к своему несчастью, допустил, чтобы он стал моим врагом, то с большим бы удовольствием повстречался ночью на дороге с кучей вооруженных бандитов, чем среди бела дня вышел бы один на один с ним, даже безоружным.

Старый египтолог так горячо и убежденно произнес эти последние слова, что они произвели настоящую сенсацию. Один только постоянный секретарь с сухим смешком заметила:

— Возможно, это Тот научил его гулять по парижским салонам в фосфоресцирующей одежде. Кажется, председательствуя на собраниях пневматиков в салоне мадам де Битини, он как раз выряжался в светящийся костюм.

— У каждого, — спокойно ответил Рэймон де ля Бэйссьер, — есть свои маленькие слабости.

— Что вы хотите этим сказать? — неосторожно спросил мсье постоянный секретарь.

— Ничего, — загадочно ответствовал де ля Бэйссьер, — вот только позвольте мне, мой дорогой Патар, выразить удивление тем, что над таким серьезным магом, как господин Бориго дю Карей, потешается наш самый главный фетишист.

— Это я фетишист? — вскричал Ипполит Патар, наступая на коллегу. Рот его так и раскрылся от удивления, он кинулся в бой, воинственно выставив челюсть вперед, словно решил проглотить разом всю египтологию. — Откуда вы взяли, что я фетишист?

— Да просто видел, как вы стучите по дереву, думая, что этого никто не замечает!

— Я стучу по дереву? Вы видели, как я стучал по дереву?

— Больше двадцати раз на дню!

— Вы лжете, мсье!

Тут в ссору вмешались присутствующие. Послышались голоса: «Полноте, господа!», «Мсье постоянный секретарь, успокойтесь!», «Мсье де ля Бэйссьер, эта ссора недостойна ни вас, ни Академии!» И лихорадочное состояние охватило избранное общество, состояние весьма необычное для Бессмертных. Лишь один великий Лустало, казалось, ничего не замечал. Словно не слыша происходящего вокруг, он неистово окунал перо в свою табакерку.

Ипполит Патар выпрямился и стоя на цыпочках кричал, пронзая своими глазками старого Рэймона:

— Он уже всем надоел со своим Элифасом Покойным Сент-Эльм де ля… Дай Бог де ля Бокс дю Бублико дю Каравай!

Рэймон де ля Бэйссьер, несмотря на столь злую и неуместную в устах постоянного секретаря шутку, остался хладнокровным.

— Мсье постоянный секретарь, — сказал он, — никогда в жизни я не лгал, и уже не в моем возрасте меняться. Не далее чем вчера, перед торжественным заседанием, я видел, как вы прикасались к ручке своего зонтика.

Ипполит Патар кинулся вперед, и его с величайшим трудом смогли удержать от нанесения оскорбления действием старому египтологу. Он кричал:

— Мой зонт! Мой зонт! Прежде всего я запрещаю вам даже упоминать о моем зонте!

Однако де ля Бэйссьер заставил его умолкнуть, торжественно указав на роковое кресло:

— Раз вы не фетишист, сядьте туда, если посмеете!

Гудевшее как улей собрание разом замерло. Все переводили глаза с кресла на мсье Ипполита Патара и с мсье Патара на кресло.

Ипполит Патар заявил:

— Я сяду, если захочу! Мне никто не смеет приказывать! Но прежде позвольте, господа, напомнить вам, что уже пять минут, как настал час голосования. — И он прошел на свое место, мигом обретя все свое достоинство.

Его шествие сопровождалось улыбками. Он заметил это и, пока каждый из присутствующих занимал свое место, сказал желчно, сразу превратившись в лимонного Патара:

— Правила не запрещают тем из моих коллег, кто пожелает сесть в кресло магистра д'Аббвиля, сделать это.

Никто не пошевелился. Неожиданно какой-то остроумец нашел выход из положения:

— Лучше не садиться туда из уважения к памяти магистра д'Аббвиля.

В первом же туре Мартен Латуш, единственный претендент, был единогласно избран в Академию.

Только после этого Ипполит Патар вскрыл свою почту. И испытал радость, утешившись после многих огорчений, поскольку среди писем не нашел ничего от Мартена Латуша.

Он покорно принял исключительное задание Академии лично известить Мартена Латуша о радостном событии.

Такого еще не бывало.

— Что вы ему скажете? — спросил хранитель печати мсье Ипполита Патара.

Постоянный секретарь, голова которого пошла кругом от всех этих историй, рассеянно ответил:

— А что можно ему сказать? Скажу: «Мужайтесь, мой друг…»

Итак, в этот же вечер, когда уже пробило десять, какая-то одинокая тень с величайшими предосторожностями, желая избежать слежки, заскользила по пустынным тротуарам старинной площади Дофин и остановилась перед низким домиком. В вечерней тишине пустой площади глухо стукнул дверной молоток.

Глава 3

Шагающий ящик

После ужина Ипполит Патар никогда не выходил из дому. Он знал, что такое гулять ночью по улицам Парижа. Он слышал разговоры, да и читал в газетах о том, что это очень опасно. Когда он думал о ночном Париже, ему всегда представлялись темные, кривые улочки, разбросанные то тут, то там одинокие фонари и подозрительные тени, подстерегавшие припозднившихся обывателей, как во времена Людовика XV.

И поскольку мсье Патар проживал в отвратительном квартале Бюси, занимая тесную квартирку, которую, не захотел покинуть и после литературных успехов, и после академической славы, то, пробираясь той ночью узкими старинными улочками, пустынными набережными и темным Новым мостом к тихой площади Дофин, он не увидел никакой разницы между тем, что ему рисовало воображение, и мрачной реальностью.

Боялся.. Он боялся грабителей… И особенно журналистов…

Ипполит Патар дрожал при мысли, что какой-нибудь репортеришка застанет его, постоянного секретаря, здесь в то время, как он совершает ночную вылазку к новому академику Мартену Латушу.

Тем не менее для такого исключительного дела он предпочел спасительную темноту яркому свету дня И вообще, если начистоту, мсье Ипполит Патар в эту ночь не столько беспокоился о том, чтобы вопреки всем обычаям официально объявить новоиспеченному академику, что он избран (событие, о котором тот, впрочем, не мог не знать), сколько ему хотелось выяснить у самого Мартена Латуша, правда ли, что он заявил о снятии своей кандидатуры и отказе от кресла магистра д'Аббвиля.

Ведь именно об этом писали вечерние газеты. И если это было верно, то положение Французской академии становилось ужасным и смешным.

Ипполит Патар не стал колебаться. Прочитав после ужина ужасную новость, он надел пальто и шляпу, прихватил зонтик и вышел на улицу… На абсолютно темную улицу… И теперь дрожал на площади Дофин перед дверью Мартена Латуша, взявшись за дверной молоток.

Он несколько раз ударил, но дверь не открылась.

Тут постоянному секретарю показалось, будто слева от него в дрожащем свете одинокого фонаря появилась какая-то странная, удивительная, непонятная тень.

Да, он увидел нечто вроде шагающего ящика! Квадратного ящика на ножках, который бесшумно возник и скрылся в ночи.