В субботу рабби остался голодным

— Значит, вы их оправдываете?

— Я не оправдываю, я просто понимаю.

— Не думаю, что этого достаточно. Мистер Брэддок, председатель городского управления, — прихожанин нашей церкви, и я намерен поговорить с ним об этом.

Лэниган поджал губы, затем взглянул на настенные часы и, откинувшись в кресле, крикнул через коридор дежурному по отделению.

— Свяжись с патрульной машиной, Джо! Скажи, чтобы ехали прямо к храму и помогли там регулировать движение. Я говорил с рабби, он сказал, что съезжаться начнут около половины седьмого, а самый пик будет между без четверти семь и четвертью восьмого. После этого они могут ехать, а Лемл пусть останется еще на полчаса. На обратном пути они его подберут.

Он выпрямился в кресле и улыбнулся своему посетителю.

— Вперед, святой отец! Пойдите и поговорите с Элфом Брэддоком об Эде Лумисе. Он прекрасно знает Эда Лумиса. Во время регаты Эд у него рулевым.

Глава III

Колониальный поселок стал первым кварталом типовой застройки в Барнардс-Кроссинге, в районе Чилтон. Обычные шуточки, касающиеся типовой застройки, к Колониальному поселку были неприменимы: здесь можно было не опасаться, что муж, возвращаясь домой, перепутает двери и попадет не в тот дом. Хотя все дома в Колониальном поселке были построены по одному проекту, во внешней отделке использовались три разных стиля, так что каждый из стоящих рядом домов отличался от соседа. Невозможно было спутать гладкую дверь в стиле «модерн», украшенную тремя диагональными окошками, с белой филенчатой дверью в стиле «кейп-код» [15], имевшей по бокам два длинных, узких окна, или же с массивной дверью в стиле «ренессанс», которая висела на двух кованых железных петлях, щедро украшенных коваными же гвоздями, и отличалась маленьким квадратным окошком в черной чугунной раме. Фонарь над крыльцом и перила лестницы, ведущей к парадной двери, в каждом случае были выдержаны в том же стиле. Да и внутри, как не уставали подчеркивать агенты по недвижимости, фурнитура и осветительные приборы были подобраны безупречно: в домах в стиле «кейп-код» были дверные ручки в виде стеклянных шаров и хрустальные канделябры; в домах стиля «ренессанс» — ручки из кованой меди и квадратные фонари из цветного витражного стекла в кованых железных рамках; «модерн» же отличался дверными ручками из полированной латуни и такими же канделябрами слегка изогнутой формы.

И хотя участки под домами были скромных размеров — как правило, не больше пяти тысяч квадратных футов, — они обеспечивали уединенность, давая в то же время дополнительное преимущество — возможность установить более близкие отношения с соседями. Летом в Колониальном поселке обычным делом было пригласить соседей на барбекю, а несколько раз за сезон, в субботние вечера, жители поселка собирались на общие вечеринки.

Старшее поколение горожан смотрело на Колониальный поселок свысока. Сами они жили в уродливых, но зато прочных и просторных викторианских домах, застройку же поселка называли не иначе, как «крекерные коробки», и ехидно называли их затопленные ливнями подвалы домашними бассейнами. Это было несправедливо. Затапливало не все подвалы в Колониальном поселке — только те, что находились в нижней части района.

Неправдой было и то, что поселок заселен одними евреями, ибо здесь жило почти столько же и неевреев. Например, один конец улицы Брэдфорд-лейн, где жили Айзек и Патриция Хирш, был и впрямь чисто еврейским, но на другом ее конце жили некий Венути, некий О’Хирн и Стан Падефский — поляк.

Сегодня, накануне Йом-Кипура, во многих домах Колониального поселка царила суматоха — семьи собирались в храм. Дома у Хиршей, впрочем, было относительно спокойно. Патриция Хирш — высокая, статная женщина лет тридцати с небольшим, рыжеволосая, с веснушками и большими голубыми глазами — уже закончила ужинать и убирала со стола посуду. Она часто ужинала в одиночестве, так как никогда нельзя было сказать, в котором часу муж придет с работы. Обычно ее это не беспокоило, но сегодня она пообещала Лиз Маркус — соседке из дома напротив — посидеть вечером с ее детьми, чтобы та смогла успеть на молитву «Коль-нидрей». Муж запаздывал, и это сердило Патрицию, тем более что утром она специально попросила его вернуться пораньше. Ужин был приготовлен ему в крошечной столовой, отделенной от гостиной расписной книжной полкой (в домах в стиле «ренессанс» вместо полки была кованая железная ограда, а в стиле «модерн» — низкая стенка из стеклянных кирпичей). Пат посмотрела на часы и уже собиралась позвонить мужу на работу, чтобы удостовериться, что он уже ушел, когда услышала, как он открывает ключом дверь.

Внешне Айзек Хирш был полной противоположностью своей молодой привлекательной жене — низенький толстяк лет пятидесяти, с лысой головой, обрамленной венчиком седеющих, серо-стальных волос. Под толстым носом, испещренным красными жилками, щетинились короткие усы. Жена наклонилась к нему, чтобы небрежно чмокнуть в щеку, после чего сказала с упреком:

— Я ведь говорила тебе, что собираюсь посидеть с детьми Лиз Маркус и обещала быть у нее пораньше.

— У тебя еще полно времени, детка. Службу начинают не раньше семи, может, даже не раньше четверти восьмого — перед самым заходом солнца.

— Откуда ты знаешь? Ты уже сколько лет туда не ходил.

— Некоторые вещи не забываются, детка.

— Если ты этого не забываешь, то почему не ходишь?

Он пожал плечами и сел за стол.

— По-моему, это что-то вроде Рождества, так ведь? — продолжала Пат. — Я не хожу в церковь, и дома у нас никогда с этим особо не носились, но у меня всегда было ощущение, что я должна как-то отметить Рождество. Когда мама и папа были живы, я всегда считала очень важным поехать на Рождество к ним в Саут-Бенд. — Она принялась подавать ему ужин. — Это что-то в этом роде, да?

Айзек задумался.

— Да, для кого-то это так. Но для большинства это — как и все, что связано с религией, — своего рода суеверие. А я просто-напросто не суеверен.

Жена села напротив него и смотрела, как он ест. Он продолжал, делая паузы, чтобы проглотить суп:

— Есть евреи, которые притворяются, будто ужасно гордятся своим еврейством, хотя не знают, что с ним делать, и уж во всяком случае это не их собственный выбор… А есть такие, которые жалеют, что родились евреями. На самом деле это то же самое чувство, только вывернутое наизнанку. — Он помахал перед ней ложкой. — Ничто так не похоже на вогнутую поверхность, как выпуклая. Вот они и делают, что могут, чтобы как-то изменить это, бедняги.

Пат убрала тарелку и принесла другую.

— Если они уезжают из родного города, то меняют имя, — продолжал Айзек. — Если остаются, это уже сложнее, но они над этим работают. Я — еврей, но я не горжусь этим и не жалею об этом. Я не стараюсь скрыть этого, но и не упиваюсь этим. Я такой, потому что таким родился. Это всего лишь предмет классификации, категория, а категории можно раскладывать по полочкам, как кому угодно: вверх, вниз, влево, вправо.

— Не понимаю.

— Ну вот, ты родом из Саут-Бенда. Ты гордишься этим? Жалеешь об этом? Или: ты женщина…

— Было время, когда я об этом жалела, могу тебе сказать.

Он кивнул.

— Ну, хорошо, может быть, и я пару раз пожалел, что я еврей. Ничто человеческое мне не чуждо. — Он задумался. — Но все равно, я считаю, мне повезло. В науке это не так важно. Если бы я стал бизнесменом или выбрал такую профессию, как медицина, где перед тобой закрыты многие двери, если ты еврей, то, наверное, сожалел бы об этом больше и, может быть, пытался бы это скрыть или еще как-то выкрутиться. Но в моей области, в математике, это не особенно мешает. Некоторые даже считают, что у евреев особые способности к математике и это дает нам определенное преимущество перед другими — вроде как у итальянцев, которые приходят наниматься в оперный театр.

— Бог ты мой, что-то мы расфилософствовались.

— Может быть. Я еле живой — это факт. Иногда достаточно просто устать, чтобы тебя занесло в философию.