РАМ-РАМ

Забавно, но новый статус Элис в агентстве немедленно отразился на тоне наших разговоров.

Пример. Вот пару дней назад — точно, позавчера это было! — я сообщаю Элис, что уеду дней на десять в Израиль. Якобы, чтобы самому проверить маршрут, по которому нам скоро отправлять короля готовой одежды Сохо по имени Соломон Мойн и его не менее пожилую, толстую и почтенную супругу Гиту. Это наши постоянные клиенты, довольно милые, хотя и из старого мира, с которыми мы (пока еще мы с Джессикой, без Элис) обязательно обедаем дважды в год после их возвращения из путешествий.

— Хм, у нас же иудейские древности были обкатаны бог знает когда, — говорит Элис.

Это правда. По этому маршруту мы отправили уже десятка два — да куда там, с полсотни — клиентов. Разница в том, что теперь целесообразность решения босса ставится под сомнение. Раньше Элис спросила бы просто, на какое число заказать мне билет, какие гостиницы, где, когда — что-нибудь такое.

— Именно поэтому! — ровным голосом говорит шеф Элис. — Спектакль, который идет каждый день, какое-то время становится лучше, а потом разбалтывается. Нам надо придумать что-то новое! А то они соберутся на Хануку, а воспоминания у всех одни и те же.

Хотя какого черта я оправдываюсь?

— Может, тогда это лучше сделать человеку со свежим взглядом?

Так, впроброс! В смысле, посиди сам в офисе, а проветриться поеду я! Но в этом скрытом упреке тоже есть доля правды. Мне надо почаще посылать на разведку и обкатку Элис — она справится с делом не хуже меня. Но где мне найти такую же толковую ассистентку в офис? Вечный эгоизм боссов: вот так, думая придержать лучших работников, они их и теряют.

— Кстати, — как бы раздумывая на ходу, протягиваю я. — Тебе нужно подумать, где найти человека, который сможет заменить тебя в офисе. Не целиком, разумеется! Но так, чтобы снять с тебя большую часть технической работы.

Это для Элис новое! На самом деле, ее карьерный рост заключается в этом: новые обязанности, новые горизонты. На лице Элис проявляются все признаки радостного смущения: рот открывается в полуулыбке, глаза вспыхивают, но тут же опускаются вниз. Белая женщина еще бы и зарумянилась, но у мулаток, по моим далеко не исчерпывающим наблюдениям, от удовольствия цвет лица заметно не меняется. От страха, когда белые бледнеют, люди с черной кожей становятся серыми — я это наблюдал, — а вот на радость кожа реагирует мало. Так что Элис только обнажила в улыбке примерно двадцать восемь из тридцати двух ровных белоснежных зубов.

— Это такое повышение?

— Это такая производственная необходимость. Сама знаешь: заказов все больше. Я скоро перестану справляться: нам так и так придется расширяться.

— Так я буду кого-то подыскивать?

Ей нужно подтверждение, как после устного обещания подпись на формальном обязательстве.

— Я, по-моему, выразился предельно ясно.

Элис вооружается своим блокнотом.

— Так, когда билет и где будешь жить?

В английском языке эта разница неуловима, но, по-моему, у нас произошло еще одно изменение. Мы всегда говорили друг другу Элис и Пако, однако, при этом мне казалось, что я с ней — на ты, а она со мной — на вы. Так вот, теперь мне это больше не кажется.

Выполнив свои пока еще прямые обязанности, Элис, покачивая бедрами — они у нее стройные, но походка все равно как-то по-восточному соблазнительна, — выходит из моего кабинета. Вот чего мы точно делать не будем, так это ездить куда-то вдвоем. Как и у всякого металла, у стали, из которой сделана моя воля, есть свой порог сопротивления.

Только что закрывшаяся дверь тут же приоткрывается, и в проеме возникает очаровательный шоколадный профиль с чуть вздернутым тонким носиком и слегка выпяченной нижней губой.

— Я не подаю вида, — говорит Элис, — но на самом деле я все это очень ценю.

И, не дожидаясь моей реакции, закрывает дверь.

Я потом подумал и отпустил Элис в отпуск на время своего отсутствия. Иначе она будет звонить мне по делам по пять раз в день.

Есть еще одна женщина, для которой моя жизнь имеет значение. Я часто думаю — думать ведь свободному человеку не запретишь, — что, не будь у меня Джессики, я мог бы быть счастлив с Элис. И точно так же я знаю, что моя жизнь была бы не менее полной рядом с Пэгги.

Пэгги — это мать Джессики, соответственно, моя теща. Она, конечно, старше меня на девять лет, но где-то сразу после сорока — собственно, столько ей и было, когда мы познакомились, — время перестало испытывать на Ней свою власть. В сущности, теперь, когда и Джессике уже под сорок, они выглядят как две сестры. Надеюсь, эта особенность матери генетическая и передастся ее дочери.

Учитывая наши общие возможности — скидки на все Departures Unlimited и собственное состояние мой тещи, Пэгги при желании могла бы путешествовать круглый год. Она и делает это, только по-своему. И летом и зимой каждое утро, почти без исключения, она садится за мольберт в своем зимнем саду и встает только к вечеру, когда выкурит пачку сигарет и проголодается. Выставлялась Пэгги редко — две-три персональные выставки за всю ее карьеру художницы — при этом, картины ее ценятся очень высоко. Есть такие музыканты, которые почти не выступают, а диски их раскупаются во всем мире, как свежие булочки.

Кстати сказать, в этом есть и моя заслуга: большинство наших клиентов озабочено не столько тем, как истратить деньги, сколько, как их сохранить. Так что живопись Пэгги есть в самых престижных частных коллекциях не только Нью-Йорка, но и других городов и даже стран. Можно предположить, учитывая обычную судьбу таких коллекций, что скоро на них можно будет полюбоваться и в Метрополитен. Я как-то даже обижаюсь на этот музей, в попечительском совете которого я состою уже много лет. Пусть бы сами по себе купили одну из картин Пэгги! Хотя это скорее моя вина. Надо как-нибудь устроить вечеринку для попечителей и сотрудников музея, чтобы они посмотрели на эти работы, которые у нас висят во всех комнатах. Квартирка, правда, маловата! Кстати, об этом тоже давно пора подумать.

Один из пейзажей Пэгги как раз висел у меня перед глазами, когда я ей позвонил. Заросли какого-то речного растения типа камыша, но с метелками. Все эти сочные, ярко-зеленые мясистые стебли шевелятся, колышатся, кто куда. Но не под дуновением ветра — тогда бы они отклонялись в одну сторону, а потому что в темной воде смутно угадывается косяк больших рыбин, которые проплывают сквозь тесно растущие камыши и задевают стебли своими толстыми боками с крупной зеркальной чешуей. Картина называется просто, «Штиль», но на самом деле это образ нашего подсознания, из-за которого и при отсутствии ветра мы находимся в постоянном движении.

— Маргарет Фергюсон!

— Франсиско Аррайя!

Это наша игра. Пэгги, как и все, зовет меня Пако, но не во время традиционного телефонного приветствия.

— Как погода на море? Что нового выкинули соседи?

Пэгги живет в Хайаннис-Порте, на берегу океана. Ее соседи слева — семейство Кеннеди, которые регулярно приезжают в свои дома, построенные на двух огромных участках. Кеннеди, конечно, ничего не выкидывают — их заботит в основном, как остаться незамеченными.

— Представь себе, пару дней назад я у пляжа видела Арни. Еду я на своем остине, а впереди непонятно из-за чего стоит огромный черный джип. Я поравнялась с ним — за рулем Шварценеггер собственной персоной. Он заметил на берегу папарацци и размышлял, двигаться ли ему дальше или вернуться домой.

— Тебе надо было самой его щелкнуть, чтобы жизнь не казалась ему малиной.

— У меня не было фотоаппарата. Но я ему помахала рукой, и он помахал мне в ответ. Как ты думаешь, это считается автографом?

— При двух нотариально заверенных свидетельствах, — авторитетно заявил я и сразу перешел к делу. — Я тут еду на землю наших всеобщих праотцов. Тебе ничего конкретного там не может понадобиться?

— Хм! Надо подумать. Да нет! Все полезные вещи у меня есть, а про остальные ты всегда знаешь лучше. И потом я люблю сюрпризы. Но все равно, спасибо, что спросил.