Зеленое море, красная рыба, черная икра

Святая простота! Что я знаю о себе? Не буду ли я всю оставшуюся жизнь мечтать об Анне, как об утерянном рае, утраченном навсегда отчем доме?

Не оглядываясь, стартовал я в нашей прокурорской «Ниве» кратчайшей дорогой – через перевал – и уже через несколько минут был в центре Нахалстроя, у парикмахерской Гарегина.

Но что это? Согомоныч стоял на своем традиционном месте, только на этот раз он смотрел внутрь заведения, словно не решаясь войти. Представитель частного капитала слышал шум подъехавшей машины и даже, как мне показалось, на мгновение глянул в мою сторону, прежде чем отвернуться.

Я вышел из машины, подошел ближе, и мне открылась картина варварски уничтоженной парикмахерской.

Дверь частного предприятия была высажена, она так и стояла с отжатым ригелем замка; окна разбиты. Внутри злоумышленники разбросали, затоптали, побили все, что попалось им под руку.

– Надо вызвать милицию. – Я тронул Согомоныча за плечо.

– Нет, – он отвел глаза. – У нас так не делается. Нужно сделать вид, что ничего не случилось, – он взглянул на меня. – Жаль только, что я не могу теперь по-прежнему заниматься вашей головой…

Это был еще один мой заложник, попавший в беду. Расположение ко мне навлекло несчастье на его заведение.

Я отошел к машине. Постоял, прежде чем сесть за руль.

Вокруг сплошным беспределом тянулся одноэтажный Самстрой – поставщик самой опасной уголовной преступности, организованной вокруг браконьерских Семей и Лодок. Честолюбивые юноши, взлелеянные крестными отцами Берега, уже освоили свой путь, пока одряхлевшие вожди наверху награждали друг друга, а придворная номенклатура делила дачи, квартиры, пайки, пристраивала детей за границей.

«Новыми успехами встретим…» – было выведено на розоватом выгоревшем полотнище, соединявшем городской роддом с домом для престарелых. Продолжение не читалось, но мысль была ясна. «Успехов много, хотя старых для встречи чего-то там пока недостаточно…»

Я закрывал «Ниву», когда к обкому подкатила черная служебная «Волга». Из нее вышел человек в прокурорской форме. Я учнал Фурмана.

– Привет, Игорь! – Мы вместе вошли в здание. Поднялись по лестнице. Фурман вел себя так, словно между нами ничего не произошло. – Хочешь новость? В этом доме пока никто не знает. Ты – первый… Бураков повесился. В следственном изоляторе.

Я поразился:

– У нас в следственном изоляторе? Чего ж они…

– Не у нас, слава аллаху! В следственном изоляторе КГБ…

– А туда-то он как попал? – удивился я. – Как шпион?

– Да нет! При поступлении у Буракова обнаружили обострившийся геморрой. Ну, и решили подлечить. Консервативно, разумеется. В нашем изоляторе условий нет, а у них и условия, и специалисты. Тебя это удивляет?

– Меня уже трудно чем-нибудь удивить, Фурман. – Постепенно я пришел в себя. – У других обвиняемых, надеюсь, нет геморроя?

– Нет вроде.

Над дверью вспыхнула лампочка, и секретарь Митрохина, до того не обращавшая на меня ни малейшего внимания, оторвалась от своих ногтей и кокетливо улыбнулась:

– Вас приглашают…

Знакомое аэродромное величие кабинета, ощущение взлетной полосы, обозначенной ковровой дорожкой. Первый поднялся из-за стола.

– Присаживайся… – Митрохин кивнул на приставной столик и сам тоже пересел, оказавшись напротив меня. – Что там с этим делом Умара Кулиева? – спросил он. – Ну, мало ли что преступник сочинит, чтобы выкрутиться? Стоит ли сразу бить в самые большие колокола? Я по поводу телеграмм…

– Стоит! Умар Кулиев в предъявленном невиновен…

Меня мучила жажда, но графин с водой стоял на столике в стороне.

– Мне докладывали обратное… – сказал Митрохин.

Без стука в кабинете появились прокурор Довиденко и полковник Эминов. Довиденко поздоровался со мной коротким, сухим кивком. С лица Эминова не сходило злое, капризное выражение. Он снова не заметил меня.

Митрохин подал знак – Довиденко и Эминов сели чуть поодаль, чтобы не мешать нам, и в то же время при первой необходимости дать Первому справку. Все у них спланировано, который раз я снова мог в этом убедиться.

– …Между прочим – раз уж мы заговорили о работе водной прокуратуры, – сказал Митрохин, – как ты смотришь, если мы переведем вас в помещение бывшей военной? Это – не жилой дом, все приспособлено. Вначале людям необходимо создать нормальные условия, а потом спрашивать с них работу. Устроитесь, а там, глядишь, решим и жилищные вопросы… Надоело, наверное, жить как на бивуаке?

Я знал теперь, что меня ждет, если я соглашусь быть послушным. Особняк бывшей военной прокуратуры. Квартира. Кормушка. Как равный, получу я свой кусок от общего жирного пирога. Я перестану быть парией в среде местного начальства. Мы будем встречаться с Митрохиным, Довиденко и Эми-новым на сессиях и активах, обмениваться новостями, приглашать друг друга на юбилеи и праздники. «Ты – нам, мы – тебе!» Ничего другого не требовалось.

В кабинете стало тихо. От меня ждали ответа.

– Надо срочно освободить невиновного, – повторил я. – Дело Умара Кулиева полностью сфальсифицировано…

Сделка не состоялась.

– Вы говорите об улучшении работы водной прокуратуры… – тотчас подал голос Эминов. Это был опытный демагог. – А он делает вид, что не понимает.

Брезгливое выражение не сходило с его лица.

«Это не маска, – подумал я. – Он действительно оскорблен. Какой-то водный прокуроришка выступил против исконных привилегий здешней чиновничьей мафии…»

– Пусть скажет тогда, для кого его помощник сегодня утром получил взятку – не много ни мало – тридцать тысяч…

Я выслушал эту клевету молча, не шевельнув ни одним мускулом.

– Бала Ибрагимов уже взят под стражу, и деньги у него изъяты! Я говорил с ним. Молодой, но уже глубоко аморальный, развращенный юноша…

«Толстый, неуклюжий Бала! – подумал я. – Деликатный, в темных очках-консервах, идеалист… Конец твоим честолюбивым мечтам о прокурорской карьере!»

Я посмотрел на графин – я просто умирал от жажды.

– А вот письмо от следователя водной прокуратуры – Гусей на Ниязова, он возмущен…

«Сколько же еще у них для меня новостей? Вечно занятый семьей и детьми Гусейн! Не поэтому ли он сидит на больничном и не показывает носа…»

Потом Митрохин снова возвратился к Умару Кулиеву – меня к чему-то готовили.

– В связи с делом Кулиева нам удалось поднять – и на такую высоту! – принципиальные вопросы борьбы с браконьерством! Народ до этого здесь спал, свыкся с тем, что происходит…

– О чем вы говорите… – невежливо прервал я Первого. – О каких принципиальных вопросах, когда невиновный осужден на смерть!

Но Митрохин словно не услышал меня:

– Сразу же пошли десятки, сотни писем! Тысячи подписей со всего Союза. «Смерть! Никакой пощады убийце!» Я лично выступил в республиканской газете… И теперь как? Что мы им скажем? «Ошиблись. Извините!» Так?

– Что об этом говорить зря… – Я снова прервал его.

Митрохин странно взглянул на меня.

– Ты в курсе?

– О чем вы?

Теперь уже не только Митрохин, но и Довиденко, и Эминов смотрели на меня волчьими, настороженными глазами.

Я все прочитал в их глазах.

Умара Кулиева не было больше в живых. Живой он был им опасен, и приговор спешно приведен в исполнение.

Я не рванул рубаху на груди, не взвыл глубоко, по-собачьи, от невыразимого отчаяния и безнадежной боли. Я поднялся, налил из графина воды.

– А мои телеграммы в Москву? В Президиум Верховного Совета? Генеральному прокурору?

– Видишь ли… – объяснил Митрохин. – Довиденко попридержал их. Ему показалось, что он обязан посоветоваться со мной.

– Когда его расстреляли? – спросил я.

– Сегодня. Рано утром.

Довиденко задержал телеграммы. Эминов, член коллегии республиканского МВД, ускорил приведение приговора в исполнение.

Они все еще следили за мной. Настороженно и в то же время уже успокаиваясь.

Поезд ушел. Ничего нельзя было больше сделать.