Я - убийца

Но беспокойство за судьбу девушки и старика заставило-таки снова взяться за бинокль. Он разглядывал аул, его три десятка убогих домиков, прилепившихся к скалам, и думал о том, что живущие здесь люди по-своему счастливы, хотя не имеют ни электричества, ни других благ цивилизации. Они и о инквизиторах узнали наверняка с большим опозданием, а уж понять причины и цели, которые двигают противоборствующими сторонами, для них совершенно пустой номер.

Николай потрогал аккуратно заштопанную дырку на рубашке. Вот так же, наверное, пришли и мобилизовали сына старика. Куда? Зачем? За какую такую свободу пошел воевать этот горец? Может быть, ему позарез стала нужна нефтяная труба?

Аул словно вымер. Да, что-что, а маскировку они соблюдать научились. А как же, научишься, когда тебя сверху долбят. Надо было дней пять побросать на них вакуумные бомбы и наплевать на мировое сообщество с их лживыми лидерами. На Балканах не особенно-то церемонились. Вакуумная же чем хороша? Хлопнет, как хлопушка, газ растечется – ни цвета, ни запаха, – заползет в ячейки, щели, пещеры, подвалы – выходи из убежища, а хочешь – оставайся, но сработает взрыватель с замедлителем минут через десять, скажем, и взрыв, пламя до небес, ибо горюч газ невероятно и температура горения соответствующая. А для горения что нужно? Правильно, кислород. Выгорит он весь, и создается в том же подвале вакуум. Пустота. Тогда следом за первым огненным взрывом последует второй, когда, заполняя пустоту, туда устремится атмосферный воздух. Произойдет схлопывание. И ни одного инквизитора. Даже клочка одежды. Пыль. Горячий спекшийся металл, кирпич и человеческое мясо.

Он увидел, как какой-то старик, не его, другой, тащит по улице упирающегося осла. Слов старика не слышно, ослиный же рев доносится и сюда. Наконец старик понял, почему животное протестует. Осел растопырил задние ноги и обильно помочился на камни. Николай стремительно дернул головой, отводя от животного взгляд. В очередной раз поймал себя на этой идиотской детской привычке. Все дело в том, что в детстве, когда стал проявлять интерес к половым вопросам, а для наглядного пособия избрал домашних животных (что и где и как у них устроено и приспособлено), мать просто напомнила о терзавших его в течение года ячменях и объяснила это тем, что он подглядывает, как собачки писают или играют, залезая друг на друга. С тех пор писающие животные или их любовные игры заставляли его зажмуриваться и резко отворачивать голову.

Он снова откинулся на спину и уставился на нависающий над ним козырек скалы. Совсем рядом, в полутора метрах от головы, вдруг увидел щель, в которую влетали и вылетали горные осы. Ничего себе место выбрал, подумал он, разведчик называется. Хорошо еще не лег прямо там. Как же все-таки устал от этой войны, что уже перестал замечать такие очевидные вещи.

Но долго размышлять на эту тему не удалось. Внизу раздались крики. Николай перекатился на живот и направил бинокль на аул. По улице вели старика, а во дворе дома, на неделю ставшего его убежищем, кучковалось несколько инквизиторов.

У Николая похолодело внутри. Он видел, как выбросили во двор горбунью, и она лежала в пыли, не смея поднять голову на своих обидчиков. Потом вынесли тело араба-переводчика с болтающейся на остатках жил головой. Положили в углу двора. Отдельной кучкой стояли командиры. Среди них беглец сразу выделил Газаева. Рука у предводителя его мучителей висела на перевязи. Значит, достали-таки. Мало, жаль.

Разговор состоялся короткий. Девушку подняли, отвели к стене. Старик бросился к командирам. Видимо, предлагал себя, убеждал, что убил именно он. Но у старика железное алиби. Он в это время присутствовал на сходе. Попробовал вмешаться Газаев. Что он им объяснял? Что можно объяснить наемникам-арабам, для которых женщина – не более чем вещь, животное, ослица. Но и с ослицы можно поиметь пользу, а женщина только спит, ест и мешает в их мужских занятиях. В условиях войны ее любовь, краткосрочная и торопливая, в грязи бивуака, не может прельстить истинного ваххабита.

Потому старика отбросили в сторону.

Ох как симпатизировал сейчас Николай Газаеву. Только бы тому удалось отстоять свое мнение, доказать этим союзникам, что такое честь для горской девушки. Пусть даже горбуньи без надежды на жениха.

Но не доказал.

Николай бессильно, до боли сжимал в одеревеневших руках автомат и ничего не мог сделать. Даже в рабстве не чувствовал он столько унижения и боли от собственного бессилия, как в эти минуты.

Короткая очередь, и прекрасной горбуньи не стало.

Одно порадовало Николая. Вертушка. Увлеченные спором, они совершенно забыли о маскировке, и вертолет, вынырнувший из-за горы, явился для них полной неожиданностью. Он прошелся над селом, разбрасывая тепловые ракеты и листовки с призывом сложить оружие. Инквизиторы были озлоблены до предела. Их обнаружили. Теперь не имело смысла в столь тщательно соблюдаемой маскировке. Тотчас же в разных концах аула взревели моторы ГАЗ-66, в кузовах которых находились спаренные пулеметы, и инквизиторы заняли оборону вдоль главной улицы и на выходе.

После облета аула вертушкой прошло два часа. Все это время Николай лежал на спине и смотрел на несекомых, которые сновали вокруг отверстия. Им не было никакого дела до того, что творится в мире.

А потом начался АД. Сначала в поселке воцарилась тишина. Так бывает перед грозой. Николай это помнил. Он помнил ту чудовищную грозу на берегу речки, когда молнии, кустистыми кронами вниз, ударяли в сухую землю поля, а воздух разрывался, словно старые скатерти при встряхивании. Сейчас в небе над аулом заходили в атаку две «сушки». Он видел, как из-под крыльев сорвались и понеслись к земле «карандаши» – так называли ракеты «воздух – земля». «Фломастерами» окрестили «земля – земля». Следом за первой парой появилась вторая, и они устроили настоящую «карусель». Когда первые достигли аула, в двух, а потом еще двух местах к небу взметнулись грязно-оранжевые столбы пламени и камня. Не успел еще рассеяться дым, как вторая пара отработала аул. Еще дважды они заходили на цель. Все вокруг заволокло бурым, удушливым дымом. Он расползался, подобно чернильному пятну на тетради первоклассника шестидесятых годов. Не успев рассеяться, начал подпитываться новыми взрывами. Это горели 66-е с пулеметами на станках. Две из трех установок закончили свое существование как оружие. Теперь они стали грудой искореженного металла, на котором болтались куски некогда обслуживающих их расчетов.

В ход пошли вертушки. Они проносились над аулом на предельно малой высоте, рискуя задеть винтами стены отвесно уходящих вверх гор. Они тоже работали в две пары. Гулко и дробно стучали крупнокалиберные пулеметы и бортовые пушки. Эти вообще не выбирали цель. Да когда и как ее выглядишь на такой малой высоте и в таком дыму.

Одновременно с вертолетами, с небольшим люфтом, откуда-то из-за гребня ударили ротные минометы. Отдельных разрывов Николай уже не слышал. Все слилось в один общий, громоподобный рокот.

И вдруг тишина. Все смолкло разом. В кино обычно этот момент знаменуется всеобщим «ура» и атакой нашей пехоты. Но ничего подобного не произошло. Было слышно, как трещало сжираемое пламенем дерево и во все стороны летали одиночные трассеры. Взрывались цинки с патронами. Так продолжалось минут десять. Уцелевшие стали покидать подвалы, вылезать из расщелин, собирать раненых, не успевших найти убежища при налете.

И тут появился Ка-50. Он налетел так стремительно, что никто не смог понять, откуда и с какой стороны. Он методично отрабатывал все движущееся в поле зрения своего радара. Уничтожение длилось не более трех минут. «Акула» двигался короткими бросками, как настоящий хищник. Бросок – шквал огня или одиночный выстрел. И снова бросок.

Николаю три минуты показались часом. Он собирался покинуть свое убежище еще до прилета черной смерти. Теперь же приходилось сидеть тихо, как мышь. Не дай бог, заметит. Расстрелять его, прилепившегося под козырьком в нише скалы, ничего не стоит. Наконец вертолет посчитал свою миссию выполненной и удалился, словно лорд после спектакля, невозмутимо и уверенно в себе. Какие тут могут быть другие мнения? Поднимите руки, кто против? Но никто в ауле не мог бы сейчас поднять руку.