Горбовский

Их отношение друг к другу как будто всегда и было таким. По крайней мере, им самим так казалось. Воспоминания о ссорах и злобных мыслях друг о друге выветрились с первым же длинным серьезным разговором, произошедшим еще тогда, во дворе ее дома, на качеле. Сейчас они вели себя как муж и жена, которые давно в браке и все друг о друге уже знают, до мельчайших привычек: спокойно, без демонстративных действий и фраз, достойно, уверенно. Оба не делали акцента на том, что связали свои судьбы после всего, что было. Такой исход казался естественным даже им самим.

По их внешнему виду никто бы и не сказал, что они влюблены, но скрытые от всех чувства бушевали внутри них, и все об этом догадывались. Когда сходятся два хороших человека, одного из которых так и хочется назвать великим, то уж явно они совершают это не по глупости. Оказалось, они были очень похожи по характеру и по взглядам на мир. Они нашли друг друга, и большего счастья от жизни им не требовалось.

Естественно, Марина теперь жила у Льва. Горбовский предложил ей это буквально на следующий день после того, как они раз и навсегда выяснили отношения. Затягивать с переездом не стали, разделяя взаимное стремление быть вместе уже постоянно, без отрыва друг от друга.

– Встречаться, словно два подростка – глупо и несолидно в моем возрасте, – сказал тогда Горбовский. – Давай пропустим эти детскости и поступим как взрослые люди. Надеюсь, ты понимаешь меня.

Немного ошарашенная быстротой событий, Марина согласилась, что, раз уж все уже выяснили и постановили, конфетно-букетный период ухаживаний выглядел бы действительно глупо и бессмысленно в их ситуации. Это был совершенно иной уровень отношений между мужчиной и женщиной. Они оба это понимали абсолютно точно. Ничего похожего не испытывали ни они сами прежде, ни их друзья и знакомые. Это была духовная близость даже сильнее кровного родства. И в это состояние они оба погрузились моментально, едва поняли, что ненавидеть друг друга больше не сумеют, а образовавшийся вакуум надо чем-то заполнять. Так они за одну минуту решили, что сразу перейдут к самому серьезному – совместному быту. Оба были более чем готовы к этой проверке, которая впоследствии сделала их еще более счастливыми.

Отец отнесся к переезду дочери очень странно. Сначала он взбесился не на шутку, что останется без женской руки, затем, когда понял, что дочь уже взрослая, и все равно сделает по-своему, смирился. Взял себе в два раза больше суточных смен, чтобы реже бывать на опустевшей квартире. С Горбовским он не изъявил желания знакомиться, да и сама Марина не хотела этого. Мало ли, что может выкинуть ее отец в очередной раз. Связи они не поддерживали. И Марине, и Леониду это казалось лишним. Спицын понял, пусть и не сразу, что дочь выросла и оторвалась от него. Пытаться вернуть ее казалось отцу унизительным, и ничего подобного он не собирался совершать. Леонид Спицын – военный. Он прекрасно обойдется и без помощи дочери, в конце концов.

Спицына теперь знала то же, что знал Горбовский и вирусологи. Обладая таким количеством информации, которая раньше тщательно от нее скрывалась, она стала ощущать себя более уверенно среди коллег. В НИИ она появлялась довольно часто, теперь в качестве внештатного сотрудника. Никто не был против ее визитов и бескорыстной помощи. Никто бы не прогнал Марину из НИИ, даже если бы они с Горбовским не сошлись столь внезапно, казалось бы, на пике своей неприязни друг к другу. Механизм, шестеренкой которого Марина успела себя ощутить, незаменимой частью которого она стала в день побега инфицированного пса, больше не мог работать слаженно без ее присутствия. Нутром это ощущала не только девушка, но и вся большая научная семья.

К угрозе из Мозамбика Марина отнеслась, как видавший виды вирусолог – спокойно и по-рабочему. Никакой паники не было, не было даже сиюминутного шока, и это покоряло Льва в ее характере. Спицына, точно так же, как он, умела принимать самое страшное без слез, испугов и истерик – она сразу начинала думать о том, как можно исправить дело, чем можно помочь, а не о том, как такое могло случиться и кто виноват. В этом сказывалось суровое воспитание Леонида Спицына – человека, не терпящего излишней эмоциональности, вырастившего дочь в лучших традициях солдатской казармы.

…На памятник Гектору скидывались всем НИИ. Теперь монументальная плита из мрамора с гравировкой лица покойного торжественно возвышалась над могилой.

Все было кончено. Еще некоторое время люди постояли на своих местах, размышляя о несправедливости и жестокости судьбы, которая позволила так глупо погибнуть молодому и здоровому мужчине, начинающему микробиологу с многообещающими научными перспективами. В ушах все еще звучали слова Пшежня и Зиненко о том, каким был Стивенсон при жизни. «Поистине умный и талантливый человек с неординарным мышлением». И такая нелепая смерть… Как досадно, как горько от этого на душе.

Но вот – какое-то таинственное неслышное мановение, движение воздуха – и все очнулись от своих печальных, тягучих дум, и все как один задвигались, зашевелились. Группами по 5-10 человек люди начали медленно удаляться в сторону служебных автобусов, выданных на сегодняшний день с легкой руки Бориса Ивановича.

Узкая и длинная аллейка, выложенная мелкой мозаичной плиткой розовых, бежевых и оранжевых пастельных тонов, принимала очередных скорбящих в свои кленовые объятия. Последними на светлую плитку вышли вирусологи. Сначала Пшежень с Тойво, затем Лев Семенович под руку с Мариной, замыкали процессию Гордеев и Гаев, даже в этой ситуации похожие друг на друга как две капли воды – молчаливые, с опущенными головами, они еле переставляли ноги, не зная, куда деть свободные руки и взгляды, словно они оба только и были виновны в случившемся.

Расстояние между тремя парами по пути выросло настолько, что они могли спокойно переговариваться между собой, не заботясь о том, что их кто-то услышит.

– Мариша, это было тяжелое утро. Езжай домой, прошу тебя.

– Домой? – Спицына плотнее сжала локоть собеседника и заглянула ему в глаза. – Что ты говоришь, Лев? Я останусь с вами.

– Послушай, я всего лишь хочу…

– Чтобы я была в безопасности, знаю. Но ведь пока никакой угрозы нет. В НИИ, рядом с тобой, мне будет спокойнее, чем где бы то ни было.

– Хорошо, но только сегодня. Завтра ты останешься дома.

– Лёва, но почему?

– Ты прекрасно это знаешь.

– Не надо меня от этого огораживать, я не дитя.

– Нет, я обязан тебя от этого оградить, – голос Горбовского стал жестче, но взгляд остался нежным, любящим.

– Лев…

– Марина. Я не хочу, чтобы ты находилась хоть где-то поблизости, когда в НИИ привезут биологические образцы. Это очень, очень опасно. Предоставь это профессионалам.

– Тебе?

– Допустим, и мне.

– Но я тоже за тебя боюсь.

– Только за себя ты не боишься.

– Можно подумать, ты у нас особо заботишься о своей жизни.

– Теперь – да. Забочусь. После того, как у нее появился смысл.

Они улыбнулись, не глядя друг на друга, но плотно прижавшись. Немного помолчали, слушая свои шаги и тихие разговоры коллег. Первые группы в конце аллеи уже заходили в автобус.

– Все утро вспоминаю, как это случилось.

– И я. Безумно жаль Гектора. И его родных тоже. Такие хорошие, образованные люди.

– Согласен. Броуди – светлая голова.

– Ты говорил с ним?

– И с Айзеком тоже. Рассказал им подробно, как это произошло. Они попросили, когда ты отходила. Мариша, – Горбовский схватил ее ладонь и поднес к губам, – что было бы, не отправься я тогда тебе на помощь…

– Сегодня хоронили бы двоих. Вот, что было бы.

– Если б я только знал, ни за что не отправил бы тебя с теми документами.

– Бедный, бедный Гектор. Зачем это случилось с таким хорошим человеком.

– Я думаю, в этом кто-то замешан.

– Недоброжелатели?

– Конечно. Агент из другого НИИ. Конкурент.

– Подстроили ЧП?

– По всей видимости. Но это мои подозрения.