Путь на Олений ложок

В раздумье об этом и застал Тагильцева Илюша. Он подошел к нему, когда Тагильцев, постирав белье, развешивал его на кустах крушины.

— Чего не спишь?

— Давно выспался, не хочу, — не сразу ответил Илюша. — Пойдем искупаемся…

Они спустились к реке. Мелкая каменная осыпь ползла из-под ног прямо в воду, больно колола босые ноги. В небольшом покойном мыске скопилось десятка полтора сосновых бревен, занесенных сюда изменчивой струей. Илюша легко прыгнул на первое от берега бревно, с него перешагнул на другое и, усевшись на обсохшую кору, спустил в воду ноги.

— Как в колодце… даже судорога схватила…

— Умойся и хватит, — сказал Тагильцев. — Купаться все равно нельзя, видишь, камни везде торчат… еще брюхо распорешь.

Река сердито ворчала и пенилась; там, где она ожесточенно билась о камни, в воздух поднимались тучи мельчайших радужных брызг; над водою, чуть не касаясь ее, черными стрелами пролетали стрижи, гнездившиеся в прибрежных скалах, изредка звонко плескались хариусы, преодолевая попавшие на пути камни.

Илюша умылся, вытер майкой лицо и спросил:

— Кого это мы все-таки ведем?

Тагильцев, неловко примостившись у толстого обшкуренного бревна, подбитого к берегу, стал умываться. Он хотя и хорошо расслышал вопрос Илюши, но сделал вид, что не понял, и даже не повернул головы в его сторону.

— Нет, ты все же ответь, — добивался своего Илюша.

— Как, то есть, кого? — отфыркиваясь, спросил Тагильцев. Он смочил густые черные волосы, отряхнул сильно покрасневшие руки и отошел от воды. — Геологи какие-то, поисковики… Да и чего спрашиваешь, не видать, что ли, их?

— По форме — геологи, тут ничего не скажешь… В геологии-то они разбираются, по-моему, не больше, чем петух в жемчужных зернах.

— В этом я мало что понимаю, парикмахерское дело, к сожалению, ничего не имеет общего с геологией…

— Да-а, — озадаченно произнес Илюша. — Понимаешь, они мне почему-то очень не нравятся… Я вот что-то чувствую, что-то подозреваю, а сказать прямо, уличить не могу… факты такие…

Илюша начинал горячиться, его раздражала и собственная беспомощность и удивительная беспечность Тагильцева. Горячность, с которой парень пытался доказать свои подозрения, настораживала Тагильцева: вдруг Илюшка по своей юной запальчивости возьмет да и решится на какой-нибудь необдуманный шаг, и тогда — провал. Он решил яснее выявить основу тех подозрений, которые беспокоили юношу.

— А по-моему, ты зря ломаешь себе голову, — сказал он. — Видал, сколько орденов и медалей у Павла Ивановича? Они, имей в виду, просто не достаются, их большой кровью заслуживают.

— Ленточек он нацеплял порядком. И Берлин он штурмовал, и Вену успел взять, и в Москве на постоянное жительство прописался.

— Как это так?

— Очень просто: у него, как у коренного москвича, медаль «Восемьсот лет Москвы».

— А ты, оказывается, наблюдательный человек, Илюшка, — заметил Тагильцев. Тень благодушия исчезла с его лица, — К чему ты ведешь этот разговор, все-таки?

— К чему веду разговор? А вот к чему: давай задержим их, доставим на рудник и сдадим куда следует, а там с ними быстро разберутся.

Тагильцев с удивлением поглядел на племянника.

— На каком же основании ты их задержишь? Ты что, поймал их на чем-нибудь? Разоблачил как преступников? Они тебе не нравятся… С таким основанием можно любого встречного задержать. Нет, так, дорогой мой, не делают.

— А что же делать? — не сдавался Илюша.

Тагильцев понял, что сомнения Илюши не рассеялись, что он не успокоится, и решил поговорить с ним откровенно.

— Тебя интересует вопрос: что делать дальше? Так вот, слушай.

Илюша насторожился, теперь в голосе Тагильцева чувствовались иные нотки: он не просил, а требовал.

— Конечно, ты прав, люди эти нечестные и подозрительные, это я давно понял и решил, что надо быть начеку. Однако, как и ты, я не имею сейчас никаких оснований для того, чтобы задержать их. Куда они идут — мы с тобой знаем, потому что сами ведем их, а вот зачем они туда идут, ты знаешь?

— Они, по-моему, что-то ищут, — ответил Илюша.

— Вот и хорошо, значит, и мы вместе с ними найдем. И, стало быть, тем более надо держать ухо сейчас востро, но не кипятиться, как ты это делаешь. А какие меры принять, об этом надо подумать.

— Связаться с районом, — решительно сказал Илюша.

— Это правильно. Надо как-то добраться до лесной сторожки и позвонить оттуда в районный отдел милиции, позвать к телефону капитана Шатеркина, а если его нет — доложить самому начальнику, где мы находимся.

— Так это же всего проще сделать! — воскликнул Илюша.

— Не так-то просто… — вздохнув, возразил Тагильцев. — Надо найти предлог для того, чтобы отлучиться из нашего лагеря и чтобы это не было подозрительным для них.

— Ах, вон что… Ты думаешь, это очень трудно?..

Из-за ствола старой дуплистой лиственницы прямо на них вышел Вепринцев.

— Вот вы куда уединились, друзья мои! — крикнул он и громко рассмеялся. Тагильцев поднялся ему навстречу и как ни в чем не бывало простецки заулыбался.

— Искупаться хотели, да вода уж больно студеная, так и хватает, страсть холодная…

34. Илья принимает решение

В эту ночь, пожалуй, беспокойней всех спал Илюша. Он думал о разговоре с Тагильцевым. А ведь и на самом деле, как оставить своих спутников без серьезной и вполне объяснимой причины? Это же не где-нибудь в населенном пункте, а в тайге. Вдруг сквозь трепетный ночной шорох ему послышался чей-то тихий и вместе с тем резковатый шепот. Илюша прислушался — разговаривали Стриж и Вепринцев. Они лежали у потухшего костра; кто-то из них курил.

— Когда же начинать будем? — спросил Стриж, которого Илюша узнал по сипловатому голосу.

— Непременно завтра, — отрывисто ответил Вепринцев. — Дальше я не могу тянуть эту канитель, у меня больше нет ни малейшего желания откармливать своей кровью комаров.

И опять разговор надолго затих. Слышно было, как покашливал Стриж да уныло шелестела трава под короткими порывами ветра.

— А как с ними?.. Делиться будем?

— Дурак! — коротко бросил Вепринцев. — Как был мелким карманником, так и останешься. Не знаешь, что полагается делать в подобных случаях?

— Ты хочешь…

Вепринцев не дал договорить ему.

— Бываешь же ты иногда умным и догадливым человеком, — сказал он и с ехидной усмешкой закончил: — Ну, а теперь давай спать, мой дорогой техник.

Илюша почувствовал, как в нем все закипело; тесной и душной показалась ему прохладная таежная ночь. Он готов был сейчас же подняться и немедленно, не теряя больше ни одной минуты, действовать.

Все еще спали, когда Илья поднялся. Сырой студеный туман завалил падь, с деревьев осыпались мелкие капли воды. А на небе ни одной тучки — утро начиналось тихое, светлое. У реки, в заросших ложках, трескуче перекликались коростели; где-то недалеко, на сухостойной сосне, сварливо стрекотали сороки. Илюша принес охапку валежника и разжег костер. Потом взял ведро и спустился к реке. Когда он подошел к тем самым бревнам, с которых они умывались вместе с Тагильцевым, в нем вдруг вспыхнуло дерзкое желание сейчас же оттолкнуть от берега одно из этих бревен И уплыть на нем вниз по реке.

«Вот это идея! — с радостным волнением подумал Илюша, — Через пятнадцать-двадцать минут я уже буду возле наших лошадей, а там все дороги открыты». План был простой и в то же время рискованный, но последнее меньше всего беспокоило Илюшу. Он думал в эту минуту не об опасности, а о том, как предупредить Тагильцева и стоит ли вообще предупреждать, когда все и так ясно. Нужен был только предлог — он есть, причем самый неожиданный, такой, который не может вызвать никаких подозрений.

— Эдак, пожалуй, еще лучше, — прошептал Илюша. — Никто ничего не будет знать…

Но плыть на одном бревне по дикой порожистой реке не сулит ничего доброго. Он вспомнил, что в его вещевом мешке лежат вожжи, захваченные на всякий случай. Не раздумывая долго, он зачерпнул ведро воды и побежал наверх. Спутники его еще спали, только Оспан, часто позевывая, возился у костра и подкидывал хворост. Поставив перед ним ведро, Илюша быстро распотрошил мешок, вытащил из него вожжи и снова побежал к реке. Не успел Оспан оглянуться, как Илюши и след простыл. Спустя несколько минут из-под горы донесся его отчаянный крик. Все сразу вскочили и бросились к берегу, но Илья был уже на середине реки. Неуверенно балансируя длинным шестом, он стоял на двух прижатых друг к другу бревнах и что-то из всей силы кричал.