Следователь по особо важным делам

Схожая ситуация. Может быть, психически ненормальный, маньяк?

Но пока его не нашли. Да и мы с Серафимой Карповной не имели прямых улик, подтверждающих причастность Данилова-Савчука к гибели Залесской.

Стараниями Североозерского РОВДа было установлено, что его видели возле автовокзала 9 июля. Дальше следы опять терялись. Страна наша так велика и столько в ней дорог — автомобильных, водных, воздушных, что он мог находиться где угодно. В тундре, в горах, на море, в тайге, в степи. Или, что тоже вероятно, где-нибудь рядом.

Да, личность Данилова-Савчука оставалась у меня на подозрении.

В последнее время я все чаще и чаще вспоминал наш разговор с Иваном Васильевичем. Особенно слова Шейнина. Не знаю, предполагал ли мой бывший начальниц, что я попаду, и довольно скоро, в ту самую ситуацию, когда мне потребуется выдержка, изобретательность и воля. Дело Залесской пока что приносило только неожиданности. Я им занимался уже более двух месяцев, а истина все ещё находилась под семью замками… Конечно, до отчаяния не дошло и руки у меня не опускались. Но слишком много загадок. Собранные сведения пока не выстраивались в цельную картину. Дело виделось пока что грудой наваленных в кучу событий и фактов. Оставалось одно: искать, думать, проверять одну догадку за другой…

…Наконец речушку Чарысуйку, протекающую недалеко от Крылатого, прочно сковало льдом. В полыньях женщины полоскали бельё. Когда-то я был «моржом».

Мои миндалины не шалили, и я позволил себе раза два искупаться в ледяной воде. Это видели пацаны, катавшиеся на санках с пригорка, и вскоре молва о чудачествах московского следователя расползлась по всему совхозу.

Савелии Фомич как-то заметил мне, что не следует этого делать. И не по соображениям здоровья, а так… ещё взбредёт кому-нибудь в голову написать куда следует… Я высказал старику, что ничего предосудительного в моем купании нет. Он вздохнул и произнёс,

— Глядите сами, Игорь Андреич, я только предупредил. Вот вы и без шапки ходите…

Больше мы на эту тему не говорили. Вскоре после этого я обнаружил на своей кровати в совхозной гостинице чтото завёрнутое в газету. Мягкое. Развернул. Мохнатая шапка-ушанка из серого кролика. Рассмотрел со всех сторон.

Ни штампа фабрики, ни ярлычка с ценой. Не хватало мне ещё получать анонимные подарки…

Я тут же позвал Савелия Фомича. Он зашёл ко мне с несколько виноватым видом, но в то же время довольный.

— Чья это шапка? — спросил я у него.

— Не обижайте старика, Игорь Андреич, от всей души…

Для вас старался…

— Я не могу принять подарок, — сказал я сурово.

— Так ведь не покупная. Сам шкурки выделывал.

А моя старуха сшила. Гляжу, как вы по морозу с непокрытой головой ходите, аж жалко смотреть. Вот, думаю, надо сообразить шапку. В магазине такую не купите.

— За внимание спасибо. — Я снова завернул ушанку в газету и вручил сторожу. — Но прошу больше мне ничего не дарить. Иначе обижусь всерьёз…

Савелий Фомич смутился. И вышел с таким огорчённым видом, что мне стало жаль старика. Я подумал даже: может быть, зря обидел его. Он мне вроде не подчинённый, по делу не проходит даже свидетелем. С другой стороны, в деревне ничего не утаишь. Хватит с меня истории с приездом Нади.

Старик действительно больше ничего не дарил. Я вскоре забыл об этом случае, потому что еше больше закрутился в работе.

Вызывал ещё раз Завражную. Она заметно пополнела.

И теперь уже меньше обращала внимания на свой глаз, почти не пыталась скрыть недостаток. Держала она себя раскованно, спокойно. Передо мной сидела совсем другая женщина, чем та, которую я впервые увидел в кабинете заведующей детским садом. Беременность преобразила её.

— Маша, меня интересует вот какой вопрос. Дней за десять — двенадцать до гибели ничего не изменилось в поведении Ани?

— Как будто нет.

— Может быть, она была чем-то расстроена?

— Дайте вспомнить.

Завражная некоторое время сидела, скрестив руки на животе, перебирая концы платка, укрывающего ей плечи.

Я смотрел на неё и почему-то отчётливо представил себе Надю, если бы она вот так же, как Маша, была в положении. Любопытная ситуация: Надя, стройная, изящная, ревниво оберегающая талию, и — беременная!

Я поймал себя на мысли, что думаю о том, о чем совершенно неподходяще думать в данный момент.

— Нет, — сказала Завражная. — Приходила каждый день на работу, нормально трудилась, вспоминала Серёжку.

Иногда говорила о том, кто у неё будет — девочка или мальчик.

— А о личных огорчениях?

— Обыкновенно. Муж там с приятелями выпил. Огорчительно, конечно…

— Так. А помимо этого, может быть, что-нибудь необычное?

— Необычное, необычное…

— Да, что не касается мужа, детей.

— У неё все касалось лишь Валерия да Серёжи. Хотя из себя и видный был Валерий Георгиевич, но тоже мужик.

Приятели… А где приятели, там выпивка. А это может привести к нехорошему. Дом у них был открытый. С одной стороны, хорошо: люди любили, а с другой — приятели разные бывают. И дурные…

— Постойте, она жаловалась на то, что у них бывают плохие люди?

— Как вам сказать? Высказывала, конечно.

— О ком-нибудь конкретно говорила?

— Например, Коломойцева не очень жаловала. Он Валерия подбивал на выпивку. Особенно в последнее время.

Обидно, конечно. Она в положении, а муж пьянствует. Да наверное, не только с ним.

— Ас кем ещё, она не говорила?

— Ещё у них бывал, правда редко, из района какой-то Юрий Юрьевич.

— Она вам жаловалась?

— Недовольная была. Помню, незадолго до смерти, может, за неделю, пришла вечером. Опять, говорит, этот тип приехал.

— Какой тип?

— Не знаю. Говорит, тип.

— Погодите, погодите, попробуйте вспомнить точно, как это было. Зачем она пришла к вам?

Мне показалось, Завражная смутилась.

— Ну, она иногда просто так заглядывала. Поболтать.

Подруги все-таки…

— А почему вам запомнился именно этот вечер? — Я чувствовал, Мария чего-то не договаривает.

— Она попросила опять… — Завражная опустила голову.

— Что?

— Икону…

— А откуда у вас?

— От бабки несколько осталось…

— Кто-нибудь верует в семье?

— Да, — тихо ответила Мария. — Мать. Я с ней раньше спорила, а теперь… — она махнула рукой. — Получается, дочь — комсомолка, а мать…

— Вы говорите, попросила опять. Выходит, Аня и раньше обращалась к вам с той же просьбой?

— Да. Валерий однажды заходил, ему одна особенно понравилась. Но мама не хотела расставаться с ней… А я бы вс„ отдала. Тем более Валерий интересовался ими как произведениями древнерусского искусства. Так он говорил…

И выбрал небольшую, тёмную всю… — Она замолчала.

— Продолжайте о том вечере, — попросил я.

— Ну я намекнула мамане. Не знаю, что на неё нашло, говорит, отдай, мол. Если человек интересуется, надо уважить. Святое, мол, дело. Аня обрадов.алась. Но я вижу, все равно что-то не так. Спрашиваю. А она говорит: «Опять этот тип приехал».

— Пришёл или приехал?

— Приехал.

— Так, дальше.

— Я поинтересовалась, чем она недовольна — выпивают, что ли. Она говорит, что не в этом дело. И собирается уходить. Я предложила ей малосольных огурчиков, как раз приспели. Она не отказалась…

— Все?

— Все.

— Залесская потом что-нибудь говорила об этом вечере?

— Ничего. Наверное, мужики опять сильно выпили. Потому что назавтра Аня ещё шибче была расстроена. Душа, говорит, болит за мужа…

— Скажите, Маша, почему вы раньше не рассказали мне об этом вечере?

Завражная смущённо ответила:

— Не знаю… Забыла, наверное… И ещё-икона…

А вдруг подумали бы, что мы отдали за деньги… У нас как-то из милиции приезжали лекцию читать. Предупреждали, что разные жулики скупают старинные иконы…

— И все-таки надо было мне сообщить.

Она виновато пожала плечами.

После её ухода я проанализировал последние показания Завражной. Что все-таки было в них ценного?