Золотой скорпион

– О, Тимка, на, рулеткой замеряй от сих до сих, – велел он и ткнул ручкой откуда и докуда замерять. От макушки трупа до дверного косяка кладовки.

Натягивая рулетку, Тимур заглянул в лицо Давыдова. По-прежнему открытые глаза его равнодушно смотрели в потолок. Лицо было одутловатым и серым, губы – синие. Выражение лица было таким же, как всегда: чуть лукавым и высокомерным, глуповатым и алчным. Тимур его редко видел в университете и знал только в лицо. Давыдов всегда был для студентов какой-то полустертой фигурой.

– Его задушили?

– Нет, – отозвался Стаканов, – ты что, не видишь? Ножевое.

– Не вижу, – удивился Тимур. – Крови-то нет.

– Да ты в подсобку загляни. Там ее полно.

Тимур обошел труп и заглянул в кладовку. Крови, уже почерневшей и запекшейся, было действительно много. Парень про себя отметил, что растерялся, повел себя непрофессионально и даже издали не заглянул с самого начала в помещение, откуда вывалилось тело убитого. И потом – вот же, весь низ двери заляпан кровью. Конечно, в коридоре темновато, да и в кладовке Марина свет включить не успела. Только сейчас эксперт щелкнул выключателем, когда с пластмассы уже сняли отпечатки пальцев.

– Вот смотри, – Стаканов переступил через тело и, стараясь не попасть ногой в кровь, вошел в длинную, как пенал, кладовку. – Вот, где его ткнули. Скорее всего, он стоял спиной к убийце, тут, у стеллажа. Видишь, все пачки бумаги лежат ровно, а эта сильно сдвинута. И вот здесь на стойке – уже кровь. Он обернулся и спиной прижался сюда. Потом он шел пару шагов вперед и тут вот упал. Полз к двери. Нет. Вероятно, потерял сознание, надолго. Потом пришел в себя и уже тогда полз к двери. Лужа не у порога, а у стеллажа. Дополз, а дотянуться до ручки и открыть незапертую дверь не смог. Здесь и умер, сидя, привалившись к двери плечом.

– А когда он умер?

Андрей Стаканов посмотрел на часы, вернулся к телу и, наклонившись, пару раз согнул и разогнул мертвую руку. Потом почесал в затылке и ответил:

– Пока точно не скажу, но три с половиной часа прошло, это наверняка. Может, даже четыре.

Вскоре после этого времени неизвестный позвонил и сообщил, где находится Кузя. Или это все-таки была женщина, вдруг подумалось Тимуру. Уж очень звонкий был голос, высокий. Хотя, кто знает, какие голоса бывают у маньяков? Мог он успеть убить Давыдова, а потом напасть на Кузю? Пожалуй, мог.

– Эй, студент, слышь, чего спрашиваю? – окликнул его эксперт.

– А?

– Бэ. Где у него, по-твоему, рана?

– А, под левой лопаткой, между седьмым и восьмым ребром, – наобум брякнул Тимур.

– Давай берись, перевернем.

Они вдвоем перекатили тяжелое тело на бок. Стаканов ощупал спину прямо сквозь окровавленную рубашку.

– Смотри-ка, точно, – хмыкнул он и удивленно уставился на Каримова.

– У меня алиби, – зачем-то сказал парень. – Надо посмотреть в карманах и на стеллажах, ключ-то должен быть, если его не убийца унес.

– Сечешь, – с уважением кивнул эксперт.

Всех, кто оказался в здании, опрашивали. Их оказалось немало, больше тридцати человек. Преподаватели, аспиранты, вахтер, две уборщицы, две лаборантки с кафедр. Никто ничего не видел и не слышал.

Тимур подсел к Николаю.

– Стаканов говорит, что смерть наступила около три-четыре назад, – сказал он. – Еще около получаса потерпевший был жив и пытался выбраться из кладовки. Получается – два часа дня. Тут весь университет был. И арендаторы…

– И что теперь? Всех собирать? – пробурчал Савченко. – Нет уж, это завтра.

– Коля, может, я не в свое дело суюсь, но надо бы узнать, кто попросил у Быр-Быра бумагу.

– Какую бумагу? У какого Быр-Быра?

– Быр-Быр – это такое прозвище убитого, Борис Борисович Давыдов. Знаешь, такой довольно вредный мужик. Марина говорит, у него зимой снега не выпросишь. А тут он кому-то бумагу для принтера сам полез с верхней полки доставать.

– Так-так, и дальше?

– Раз он сам пошел, значит, для кого-то, кого уважал. И этот кто-то бумагу-то не получил. Или получил, но тогда мог кого-то видеть поблизости, кого-то чужого. И ключа от кладовки при Давыдове нет, Стаканов проверил.

– Хм, интересно. Надо поискать в кабинете.

Дверь аудитории распахнулась.

– Мама?

– Тима?!

Они одновременно задали друг другу один и тот же вопрос:

– Ты уже здесь?

– Не волнуйтесь, я его сейчас отпущу, – сказал Савченко.

Рокотова махнула рукой.

– Пусть работает. Вы здесь главный?

– Ну, вроде бы, – растерялся оперативник и покосился на Тимура, будто сомневался: а не Каримов ли здесь главный.

– Я там ректора привезла.

– А! Отлично. Пусть идет сюда.

– Понимаете… Простите?..

– Николай.

– Понимаете, Николай, он ректор, профессор, доктор и все такое. Он ждет вас в своем кабинете. Может, вы к нему подойдете?

– Не-а, – лукаво отозвался оперативник. – Даже если он академик, депутат, космонавт. Мне и тут хорошо. Это у него в учреждении убийство, а у меня и дежурство-то давно закончилось.

– Честно говоря, – улыбнулась Рокотова, – он не идет не потому, что такой гордый. Просто по дороге так перетрусил, что я его едва валерьянкой отпоила. У него на носу перевыборы, а здесь сотрудники. Я вроде как руковожу его избирательной кампанией. Если его сейчас увидят в такой истерике, все, можно будет больше не мучиться и смело снимать его кандидатуру.

– Ну хорошо, – кивнул Николай, поднимаясь. – Только для вас и только потому, что вы Тимкина мама.

– А место преступления фотографировать можно? – не дала ему опомниться Маша.

– Зачем?

– Вообще-то я журналист. Хотелось бы…

– Нет! – перепугался Савченко. – Какие фотографии!? С ума сошли? И не вздумайте про это писать.

– Так ведь мне придется, – вкрадчиво сказала она. – Да и вы мне запретить все равно не сможете.

– Мама, я тебе смогу запретить.

Николай посмотрел на мать и сына. Было ясно: он и в самом деле может ей запретить.

– Черт с вами, пишите, – сдался оперативник. – И пару фотографий можете сделать. Только не очень жутких. И текст с нами согласуете, ясно?

– Ясно!