Виртуоз мести

Я заманил Таньку в свой рабочий рефрижератор и стал катать по городу. Она кричала и стучала в стены изнутри. Но никому нет дела до того, что творится рядом. Никто даже не оглянулся ни разу. Людям наплевать на чужую боль, главное, чтобы это не коснулось их лично. У меня в фургоне температура минус восемнадцать. И влажно. Почти, как в ту ночь на улице, когда вы выбросили Инну в колодец. Я заставил Таньку повторить мучения моей дочери. Сначала я хорошенько побил ее о стены фургона, а потом полуживую возил до вечера, пока она не превратилась в кусок мороженого мяса. Потом она стала мне неинтересна, и я ее выбросил в канаву.

Голубеев так спокойно и весело, с юморком, рассказывал об своих убийствах, что Семену сделалось по-настоящему жутко. Они все шли и шли мимо чернеющих кустов и высоких густых зарослей. Куда они шли, Семену было непонятно.

- Ну, с этим педиком Кириллом все ясно, - как ни в чем не бывало разглагольствовал Голубеев. - Ему записку в дверь, тебе записку в дверь, и обе написал я. Кстати, за вами обоими я следил так же тщательно, как и за другими. Я и про вас все знал. Все ваши повадки. Мне ради того, чтобы выследить вашего пидараса пришлось пару раз пойти в гей-клуб.

- Тьфу! - громко сплюнул Голубев. - Омерзительно! Вот тебя прикончу и за педиков примусь! Взорву их вместе с их вертепом! Всех уничтожу! Ненавижу их! Поэтому этого вашего Кирилла-Педрилла мне убивать было омерзительно. Я не люблю пидарасов. К тому же вы его оболгали, а он из вас всех был единственным, кто Инну не насиловал. Это я потом, позже узнал. От него же. Разговорчивый был Шоколадный Принц. За то, что он не насиловал, а только стоял рядом, я убил его быстро и практически не больно. Он умер без мучений, со светлым взглядом в небеса, где ему не бывать. Я думал тебя тут же схватят. Но ты смог убежать. Жаль. Мне бы хотелось, чтобы тебя посадили за все эти убийства и расстреляли впоследствии. Ну, что ж, значит, это нужно Ей, чтобы тебя убил именно я, а не чужой дядя из казенного нагана. К тому же тебе могли дать пожизненный срок, а это немножко не то, что я для всех вас готовил. Ну, вот мы и пришли, - сказал Голубеев и дернул за веревку, привязанную к шее Семена.

Они вышли на опушку маленького лесочка. Полумесяц тускло освещал блестящие лезвия железной дороги, делавшей в этом месте резкий поворот. Впереди была насыпь, на ней пути, а за путями пригорок. И густой рослый лес. Семен остановился. Голубеев подошел к нему спереди и ткнув ружьем в живот произнес:

- Есть у меня тетрадка, где я записывал, все, что тебе рассказал. Это для меня, как письма Инне. Она у меня всегда с собой, - Голубеев постучал себя левой рукой по груди ближе к сердцу, - вот здесь. И осталась там одна страничка. Она твоя. Вот сейчас, когда все закончим с тобой, я вернусь домой и допишу эту одну страничку. А потом тетрадку сожгу. И все. Никаких улик. Я буду жить дальше, а тебя уже не будет.

Голубеев выключил фонарик, отпустил веревку и толкнул стволом ружья Семена к рельсам. Семен уперся.

На фиг, на фиг! Самому идти на рельсы! До последнего момента он все-таки надеялся, что с ним все будет не так, как с остальными, а вот тебе на - Голубеев решил из него сделать Анну Каренину. Пусть лучше застрелит.

И тут Семен нутром почувствовал, что опять ему на голову летит, рассекая воздух, приклад. Он отскочил в сторону, и старик Голубеев потерял равновесие, промазав своей двустволкой мимо цели. Зато Семен крепко стоял на ногах. Он снизу вверх поддал ногой по руке Голубеева, держащей ствол, ружье отлетело в сторону и покатилось вниз по насыпи. Голубеев припал на одно колено, но тут же вскочил и бросился на Семена. Он бежал, растопырив руки, словно собираясь схватить его за шею и душить! Семен ждал приближения противника до самого последнего момента, а потом резко выбросил вперед правую ногу, прямо между рук у Голубеева. Удар получился классный! Как в кино! Прямо каблуком по зубам, с хрустом и последующим воем от боли.

Конечно, Семен и сам не удержался на ногах и покатился вниз по насыпи, но это ему было и нужно. Он должен был первым добраться до ружья. Семен вскочил на колени и огляделся. Двустволки нигде не было видно. Он пополз на коленях вдоль канавы, отчаянно шаря глазами в поисках оружия, но безрезультатно. И тут на него сзади мешком навалился Голубеев и прижал к земле. Семен хотел вывернуться, но со скованными руками не смог ничего сделать. Разъяренный Голубеев крепко схватил Семена за волосы и несколько раз сильно ударил о большой плоский камень.

23

Семен очнулся от похлопывания по левой щеке. Под правой находилось что-то холодное и гладкое металлическое. Он открыл глаза и увидел, что лежит на рельсе лицом вниз.

- Ошнулся, гондон, - прошепелявил над ухом Голубеев, - я к нему, как к шеловеку, покормил, поговорил, а он драться лезет. Хорошо, што рушье не потерялошь. Нашел.

Похоже было, что Семен выбил Голубееву передние зубы. Но дела это не спасало, потому что Семен был опять прикован, но на этот раз уже к железной дороге. Цепочка наручников проходила под рельсом, Семен сел на него и, не обращая внимания на Голубеева, попытался освободиться. Попытка была наиглупейшей. Голубеев даже громко начал смеяться, но потом ойкнул от боли в челюсти и замолчал.

Дело обстояло так - Семен сидел, а его руки, вытянутые вперед, были прикованы наручниками к рельсу. Если поедет поезд, можно наклониться в сторону, но сантиметров на тридцать, не больше - мешает высота рельса. Согнуть локоть? Вряд ли это спасет, поезд зацепит одежду и накрутит его на колесо, да и головой треснет так, что башка разлетится. Смерть получится еще страшней. Но все-таки это шанс, хотя бы один из ста, чтобы выжить. Наверняка машинист остановится посмотреть, что произошло, и тогда Голубеев уже не подойдет.

Голубеев с разумностью маньяка выбрал место для казни - поезд вылетит из-за леса на всей скорости. Машинист не успеет остановиться, потому что здесь крутой поворот, и человека на рельсах он заметит слишком поздно. Семена раскромсает на части, как колбасу в гастрономе нож продавщицы. Голубеев сидел рядышком на рельсе и молчал.

- Вше, - неожиданно сказал он, - шопой чувштвую, едет электришка. Тошно по рашписанию, гляди ты, - добавил он, взглянув на часы, - чуть мы ш тобой не опошдали.

- Ну, бывай, - сказал он, вставая и похлопывая Семена по плечу, передай там швоим вше, что я тебе рашкашывал. Шла ни на кого не дершу, вшех прощаю. Увидимшя в аду.

Поезд загудел недалеко, и Голубеев заторопился:

- Ты не отчаивайшя, я тебя не брошу, - сказал он, - я тут буду рядышком, на горочке. Пригляшу ша тобой, чтобы не шбежал.

И он полез наверх, роняя камешки по склону. Семен покрылся испариной. Он чувствовал, как дрожит рельс, слушал уже стук колес, он видел, как выскакивает из-за поворота огромная махина и несется прямо на него, визжа тормозами и голося гудком, а он, парализованный страхом, не двигается, и безжалостные колеса в мгновение ока сминают его молодое красивое тело в безобразный фарш.

Семен дернулся еще раз, пытаясь оторвать рельс. Бесполезно! Из-под цепочки наручников покатились по откосу камешки. И тут его осенило! Ломая пальцы, он стал выкидывать из-под рельса камни, землю, щебень. Бешено колотилось сердце, еще сильнее стучали по рельсам колеса, Семен торопился. Он порезал пальцы острыми краями камней, но не обращал внимания ни на боль, ни на страх. Поезд уже выскочил из-за поворота и на всех парах несся прямо на Семена. Фонарь ослепил глаза, и тут же раздался пронзительный гудок. Слишком поздно, поезд не остановить! Он несется стеной, и колеса не слушаются тормозов. Из-под пальцев Семена летят камешки. Пора!

Левая рука ныряет в тоннель под рельсом, который вырыли пальцы, Семен падает всем телом на обочину за кончики шпал, а правая рука натягивает цепочку наручников прямо над рельсом. Он, как может, вжимается в землю. Левая рука немеет от боли, изогнутая как крюк, правая мгновенно затекает, схваченная железным браслетом. Сильный ветер от движущего поезда налетает с хлопком, и тут же рядом с головой Семена проносятся несколько десятков тонн металла. Первое же колесо разрывает, как пластилиновую, стальную цепочку браслетов. Сильная отдача едва не ломает руки Семена, правая рука, отпружинив, летит в сторону откоса. Левая рука тут же вылетает из самодельного тоннеля, и Семен катится вниз, катится, не замечая, что он плачет, как ребенок.