Букет для будущей вдовы

- Извините, пожалуйста, - я подошла к регистраторше, увлекшейся разгадыванием кроссворда, - вы не подскажете мне, что такое "цервицит"?

Она с недоумением взглянула сначала на меня, потом на раскрытую карточку, которую я положила на стойку и придерживала на нужной странице двумя пальцами.

- К доктору идите, он все объяснит, - голос у блондинки оказался приятным и сочным - хоть романсы пой, и, похоже, она, действительно, понятия не имела о том, что Кати Силантьевой уже нет в живых.

- Но, может быть, хотя бы в общих чертах?..

- Аборт делали? - она зыркнула на меня, как на своего личного врага.

- А что бывает такое осложнение после аборта?

- Конечно, бывает, девушка! Аборт - это вам не шуточки. Особенно, когда в частных лавочках, а не в государственных медучреждениях.

- Спасибо, - пробормотала я, отлепляясь от стойки и нащупывая в кармане жетончик из гардероба. - Большое спасибо. Вы мне очень помогли...

Выйдя с территории роддома, я села на первую же дворовую лавочку и закурила. Леха, наверняка, не одобрил бы моего поведения: ему не нравилось, когда женщины курят на улице. Но сейчас мне было не до Лехи, и не до того, как я выгляжу... В карточке у Кати Силантьевой размашистым, неразборчивым почерком было написано: "Ds?: Цервицит" И это могло означать что угодно: от банальной инфекции, до осложнения после аборта. Белокурая регистраторша, сама того, не ведая, навела меня на очень интересную мысль: а ведь, в самом деле, Кате не обязательно было избавляться от ребенка в городской женской консультации! Слухи пойдут, разговоры... Зато сколько объявлений в любой рекламной газетке: "Аборты на любых сроках", "Аборт без боли и осложнений"! Да-а... Без боли и осложнений... Гордина Де Гроот... Катя Силантьева... Ее возможная беременность...

Докурив сигарету до самого фильтра и выкинув окурок в полую бетонную ножку лавочки, я встала и отряхнула снег с полушубка. По идее, сейчас следовало бегом бежать на улицу Кошевого, где жила Катя, и расспрашивать родственников, подружек - кого угодно. Но слишком заманчиво синела на соседней пятиэтажке табличка "ул. Крылова 27", и слишком лень было возвращаться сюда ещё раз. Поэтому я немного подумала и отправилась искать дом под номером девятнадцать...

Это был хороший дом. От него так и веяло солидностью, респектабельностью и достатком. Когда-то Тамара Найденова жила в розовой кирпичной девятиэтажке с почти московскими башенками, упирающимися в серое январское небо, и огромными лоджиями, застекленными согласно мысли архитектора. Консьержки внизу, правда, не оказалось, но холл и без того производил сильное впечатление. Аккуратно покрашенные батареи, целые стекла, одинаковые белые плафоны под потолком. Детские коляски под лестницей, которые никто не крадет, не ломает и не растаскивает на запчасти. От темных ступенек лестницы слегка пахло хлоркой. Видимо, уборщица очень серьезно относилась к своим обязанностям. Понятно, что на двери подъезда висел домофон. Внутрь я попала вместе с каким-то жильцом, прогуливавшим на детской площадке серого курчавого пуделя.

В тридцать шестой квартире открыли сразу, не спрашивая "кто там" и не ковыряясь долго в замке. Дверь распахнул высокий худой шатен лет тридцати пяти с маленькими темными глазами. На нем были серые драповые брюки и просторный джемпер с у-образным вырезом. Под джемпером виднелась черная шелковая рубаха.

- Вы по поводу квартиры? - спросил он, по-прежнему придерживая одной рукой дверь, а другой упираясь в косяк. И я поняла, что акушерка из консультации говорила правду. Из прихожей тянуло запустением и почему-то старой пылью, а за спиной шатена виднелись голые стены с отставшими кое-где обоями и торчащий из потолка шнур от люстры.

- Нет, мне дали этот адрес в прокуратуре, - второй раз за день я изложила свою сказочку про дипломницу юрфака. Мужчина, однако, отреагировал совсем не доброжелательно и, похоже, не воспылал желанием отвечать на мои вопросы.

- Все это хорошо, конечно, - он опустил ту руку, которой упирался в косяк, но пройти мне не предложил, - но я не понимаю, почему я обязан помогать в защите диплома вам - совершенно незнакомому человеку?.. Понимаете, ни я, ни моя погибшая сестра - мы не подопытные кролики, и я вовсе не хочу, чтобы из истории Тамары делали учебное пособие.

В принципе, он был прав. История со студенткой юрфака никуда не годилась. Какие-то дипломы, институты, защиты, когда у людей такое горе... Я почувствовала себя ужасно неловко (и ещё более неловко от того, что он не кричал, не повышал голос, а просто внимательно смотрел на меня своими цепкими темными глазами), но отматывать назад было уже поздно.

- Только один вопрос: простите, вы не знаете, Тамара встречалась с кем-нибудь после смерти мужа?

- Нет, не встречалась. Об этом я уже говорил милиции, и муссирование этой темы нахожу бестактным.

- А её покойный муж?..

- Его не застрелили и не зарезали. Про это милиция тоже спрашивала. Он умер от сердечной недостаточности три года назад. Смерть официально освидетельствована, и Тамара совершенно законно унаследовала его дело. Она его не убивала, если это вас интересует... И, вообще, вы бы, девушка, для начала просмотрели материалы дела! Там все очень подробно запротоколировано...

- Извините, - пробормотала я и, придерживая рукой берет, побежала вниз по лестнице. Настроение у меня было - гаже некуда, и что-то похожее на смутную, неясную тревогу глухо ворочалось в сердце...

Перед тем как войти в подъезд, где жила Катя Силантьева, я выкурила ещё две сигареты. Во рту сделалось горько и противно, в голове - туманно. Алиска говорила, что мать Кати очень плакала на похоронах, а вот сейчас явлюсь я, вся из себя умная и сообразительная, и начну, самолюбия ради, бередить едва зарубцевавшиеся раны. Милиция знает про Ван Гога, они, наверняка, уже расспросили несчастную женщину обо всем на свете - в том числе и о поклонниках Кати, и о том, увлекалась ли она живописью, и, возможно, даже об её корявых детсадовских рисуночках... В милиция знают про Ван Гога, знают про то, почему на груди мертвой Галины Александровны оказался красный виноград, а рядом с телом гинеколога Протопопова рассыпанные подсолнечные семечки. Они знают про "Ночное кафе" и холодные бильярдные шары, но не знают про Гордину Де Гроот. И еще, возможно, не знают, как объяснить кисточку - маленькую филенчатую кисточку, лежавшую рядом с шарами... Кисточка, упорно не вписывающаяся в общую систему... Гордина Де Гроот... Катя Силантьева, пришедшая в консультацию с жалобами на высокую температуру и боли в животе, и девушка, сидящая на картине спиной девушка, беременная от Ван Гога... Слишком все смутно, слишком иллюзорно. Но откуда же тогда это чувство тревоги, изнутри скребущее по ребрам холодным острым когтем?..

Дверь я толкнула сильно и быстро, чтобы больше не задумываться. Так же быстро взбежала на четвертый этаж и нажала кнопку звонка. Кнопка западала, звонок задребезжал не сразу. А после того, как он пару раз тренькнул и заглох, словно подавился, внутри квартиры послышались шаркающие шаги.

Открыла женщина - нестарая, лет пятидесяти, но при этом совершенно седая. Веки у неё были красные и припухшие, а ресницы светлые и короткие.

- Вы к кому? - спросила она, отведя ото лба невидимую прядь.

- Наверное, к вам, - я почувствовала, как слова застревают в горле. Вы ведь мама Кати, да?

Хозяйка кивнула, не отрывая от моего лица беспокойного взгляда. Казалось, она ждала, что я сейчас, немедленно сообщу ей, что Катя жива, что произошла нелепая, чудовищная ошибка. Но тут из дальней комнаты выглянула ещё одна женщина - сорокалетняя, черноволосая, полная, с сиреневой помадой на губах и толстыми некрасивыми коленками, выглядывающими из разреза трикотажного, в "горошек" халата.

- Надежда Дмитриевна, что такое? - поинтересовалась она, глядя на меня подозрительно и недружелюбно, как контролер на слишком долго роющегося по карманам пассажира.

- Ничего, - та моргнула, словно очнувшись. - Тут насчет Кати пришли.