Тень жары

Все остальное мы уже отменили.

От Самотеки до Сухаревки я ехал ровно час десять. Проще было дойти пешком.

Преамбула нашей встречи мне не понравилась.

В подъезде я столкнулся со студентом – сердечным другом Девушки с римских окраин. Вид у него был потерянный. Я протянул ему руку для приветствия – он секунду раздумывал, на приветствие не ответил, пошел к выходу.

Такие манеры мне не по душе; я догнал студента, взял его за воротник пуховки, придержал. У него дрожали губы, мне показалось – еще немного, и он заплачет.

– Скоты,  – выдохнул он мне в лицо.  – Все вы скоты!

Где-то я уже нечто подобное в свой адрес слышал – где? Ах, да, Девушка с римских окраин именно так приласкала меня, когда я нагрянул сюда после дачной отсидки.

– Спокойно!  – скомандовал я.  – В чем дело?

Он дернул плечом, высвободился – да я его уже и не держал. Некоторое время он собирался с мыслями; наконец, как видно, собрался – его рука медленно приподнялась на уровень лица, потом он отвел ладонь в сторону. Именно такие телодвижения совершают герои кинофильмов про дворянскую жизнь, когда собираются дать недоброжелателю пощечину.

Перехватить эту слишком медленную, слишком дворянскую руку мне труда не составляло.

– Ладно,  – сказал я, когда студент успокоился.  – Будем считать, что ритуал мы соблюли, можешь присылать ко мне своих секундантов. А вообще-то... Я ж тебя учил; сразу бей ногой в пах. Ты что, забыл? На худой конец лбом – в переносицу.

– Скоты,  – повторил он.  – Какие же вы скоты!

Прежде чем захлопнуть тяжелую лифтовую дверь, я крикнул ему: "Что все-таки стряслось-то?"

Он истерически выкрикнул из подъездного полумрака:

– Иди-иди! Там тебя обслужат.

Дверь была не заперта. Я прошел в квартиру-портмоне, заглянул в комнату. Пусто... На кухне тоже пусто.

Дверь в ванную была закрыта. Я постучал. Потом еще. И еще.

Развернуться в квартире-портмоне было невозможно, а в прихожей – тем более. Одно хорошо – дверь в ванную открывается внутрь.

Разбежаться было негде. Я встал на ящик для обуви, прикинул, куда лучше бить. Бить нужно чуть выше дверной ручки: как раз в этом месте запорная щеколда. Я прыгнул, сгруппировался, резко выбросил ноги вперед. И рухнул на пол всем прикладом, больно ударившись спиной, – но дверь все-таки вышиб.

Она не обернулась на грохот; она сидела в ванной, в левой руке держала кухонный нож.

В такой ситуации нельзя ни кричать, ни делать резких движений. И слава богу, что ей под руку попался кухонный тупой тесак – чтобы им вскрыть вены, надо очень постараться. Я осторожно разжал ее пальцы, взял нож, бросил его под ванну, сходил за халатом, помог ей встать. Пока я ее вытирал огромным махровым полотенцем, она все так же смотрела мимо меня, в одну точку.

Я отвел ее в комнату, усадил в кресло, укутал пледом.

Мне пришлось потратить несколько минут на то, чтобы в комнату вернулось хоть какое-то подобие жизни. Я ходил в кухню, носил в чашке воду, вешал чьи-то пальто на гвоздики, даже подмел.

– Я ему рассказала,  – наконец подала голос Девушка с римских окраин, и это был голос очень и очень уставшего человека.  – Нельзя было не рассказать.

Я смутно припоминал наше знакомство и это ее мимолетное, скользкое замечание: "Когда-нибудь я тебе расскажу...".

Я присел рядом, обнял ее – так родитель успокаивает теплой большой рукой перепуганного ночным кошмаром ребенка.

– Ничего, все будет хорошо...

Она отрицательно покачала головой. Через полчаса я знал – все, или почти все. То, давешнее, мое замечание – "Тебе надо бы пристроить свой талант к месту!" – оно ведь попало в точку; оказалось, она его как раз уже "пристраивала" – в Югославию. Хороший выгодный контракт: играть на гитаре, петь. В Дубровнике, в каком-то артистическом клубе.

Знаем, знаем мы эти контракты. Все эти артистические клубы, набитые глубокомысленной публикой, все эти трогательные романсы при свечах – на деле оборачиваются третьеразрядным борделем... Черт с ними со всеми – с рэкетирами, кидалами, торгашами и прочими бандитами, черт с ними. Но шустрых ребят, которые занимаются подобной современной работорговлей – поставляют в западные кабаки этих глупых девчонок – я бы сразу ставил к стенке.

Когда-то, на заре демократии, когда еще только начинало шевелиться кооперативное движение, мы с моим приятелем Володей-Кукольником вылакали у него в мастерской трехлитровую банку вина "Изабелла" и сбегали за второй в квасную палатку. Мы потихоньку пили и смотрели телевизор. Шла передача про какого-то шустрого малого, который, по словам журналиста, и был воплощением ленинской мечты о цивилизованном кооперативе. Я предложил Кукольнику немедленно организовать свой кооператив. Кукольник заметил, что они с женой и безо всякого кооператива могут делать замечательные театральные куклы, но я возразил: ты меня не понял... У нас будет совершенно особый, уникальный кооператив: это будет кооперативный трибунал. Мы будем предлагать наши трибунальные, и, естественно, палаческие услуги как организациям, так и частным лицам. Кукольник сказал, что идея хорошая, но в палаческом кооперативе он вряд ли долго протянет. За второй банкой мы обсуждали устав и структуру организации, а потом отчаянно спорили относительно самой методики палаческой услуги. Кукольник склонялся к современным методикам, то есть к расстрелу или электрическому стулу, я же больше тяготел к классической модели: рубить головы топором... К сожалению, дальнейшее развитие этой темы растворилось в "Изабелле", а жаль.

На сегодняшний день наш скромный палаческий кооператив представлял бы собой солидную фирму, скорее всего, консорциум: потребность в подобного рода сервисе, кажется, уже превосходит все мыслимые и немыслимые пределы. Что касается этих педрил, владеющих фирмами, так называемых, "эскортных услуг", то я бы сам с удовольствием посносил им бошки.

Девушка с римских окраин угодила в серьезный переплет.

Артистический клуб на деле оказался каким-то баром неподалеку от Белграда. Владел им хозяин – толстый, волосатый горилла с бакенбардами. Их было там пять девочек: трое из Иванова, одна из Ярославля, и вот она. Покидать заведение, выходить в город строго запрещалось. Хозяин заставлял их танцевать, называлось: "с голой грудью". С десяти вечера до четырех утра. Платил он пять долларов в сутки. После четырех утра их разбирали посетители. Возражать или сопротивляться было бесполезно – они же все там вооружены.

Один раз она сбежала... Но куда там убежишь? Полиция ее задержала и сдала на руки хозяину. Тот отвел ее в кладовку, изнасиловал, а потом долго бил резиновой дубинкой – она пролежала пластом дня два или три. Пока она лежала, какой-то пятнадцатилетний пацан застрелил одну из девочек – ту, что из Ярославля: она отказала пацану в каком-то неординарном половом удовольствии – и он ее застрелил. Полиция? Какая, к черту, полиция; тогда у них уже начиналась вовсю пальба по-крупному, им было не до инцидентов в барах... Когда она немного пришла в себя, хозяин устроил ей небо в алмазах. Он отменил традиционные ночные "танцы с голой грудью", он соорудил на сцене что-то вроде невысокого помоста, вывел ее, раздел и тут же употребил – к большому удовольствию публики. Он и публику пригласил участвовать в аттракционе. Все уже были прилично под банкой, и желающих набралось много, почти весь зал – они поднимались на сцену один за другим. Часа в три ночи ее за руки, за ноги отволокли в кладовку и бросили на мешки – то ли с мукой, то ли с сахаром...

Она сидела и монотонно рассказывала, глядя в одну точку. И в голосе ее было только одно чувство – недоумение. Что же вы со мной сделали? За что? Почему?

– Скоты,  – сказал я.  – В самом деле скоты... Потом мы долго молчали, говорить было не о чем.

– Это все Эдик,  – сказала она.