Ловушка для Черного Рейдера

Сам акт опознания Александр Борисович назвал тогда первым звонком. А кое для кого он стал и последним…

Появление в здании прокуратуры Нины Крюковой в сопровождении матери и участкового уполномоченного поначалу прошло как-то незаметно. Но очень скоро, едва все в следственном кабинете было подготовлено и уже явились приглашенные Светланой Георгиевной понятые, по коридорам старинного здания словно холодный ветер пронесся.

Опознание началось. Гражданке Крюковой Нине Пахомовне был предъявлен десяток одинаковых фотографий сотрудников милиции — в форме и в повседневной одежде. Среди них она должна была узнать лица своих насильников и мучителей и указать на них. Понятые ждали. Светлана чувствовала, как у нее прерывисто колотится сердце. И она была крайне изумлена абсолютным спокойствием, с которым Александр Борисович излагал ей права и обязанности потерпевшей в соответствии со статьями Конституции и Уголовно-процессуального кодекса.

Затем Нина, с трудом сдерживая себя, волнуясь и дрожа в буквальном смысле, почти без задержки, вынула из ряда фотографических портретов два и отложила в сторону.

— Они… Вот этот — Федя. А второй — Николай. Это они все про Евдокимыча между собой говорили… И твердо решили меня убить, так и сказали, выхода у них другого не было… Меня ж нельзя было после всего, что произошло, отпустить… — Она сдержанно заплакала, вытирая глаза ладонью.

Турецкий протянул ей свой чистый носовой платок, Нина кивнула. Светлана быстро писала протокол. Понятые, слушая Нину, съеживались и оглядывались, будто чего-то серьезно опасались.

Неожиданно без стука открылась дверь, и в кабинет быстрыми шагами вошел прокурор Дремов. Он замер на миг, но, увидев понятых, сидящих на стульях в углу кабинета, сдержанно спросил:

— Могу я узнать, что здесь происходит? — и уперся взглядом в Турецкого, надевшего ради такого случая парадный китель.

— Доброе утро, Григорий Никифорович, — приветливо улыбнулся Турецкий. В кабинете при появлении прокурора встали все, кроме него и потерпевшей. — Ничего чрезвычайного, обычный; рутинный, увы, процесс опознания. Сейчас мы его завершим, подпишем протокол, и, я полагаю, если у вас найдется для нас свободная минутка, зайдем с подробным докладом.

— Это… — прокурор набычился и наклонился над двумя отложенными фотографиями, поднял одну, другую, небрежно швырнул на стол.

— Это — подозреваемые преступники, Григорий Никифорович, — как о чем-то постороннем, пояснил Турецкий. — Насильники и мучители, угрожавшие убить гражданку Крюкову. Их личности уже установлены. Точно такой же процесс опознания в настоящий момент, ну, возможно, часом позже, начнется в Осло, в госпитале, где лечится Маркин. Материалы следствия переданы и в Норвегию с просьбой Генеральной прокуратуры произвести опознание в полном соответствии с международными нормами и соглашениями на этот счет. Вам собирался Константин Дмитриевич сообщить, что он сам занялся этим вопросом, облегчив всем нам процесс передачи материалов для опознания в иностранное государство… И еще, Григорий Никифорович, раз уж речь у нас с вами зашла… Я буду ходатайствовать о возобновлении расследования уголовного дела по факту похищения и насилия, и возможно, мы с вами примем решение о соединении дел Крюковой и Маркина в одном производстве. Так что, если вы позволите, мы сейчас завершим сей акт, отпустим пострадавшую и понятых по домам, после чего я буду просить вас подписать постановление на задержание и обыск дома, а также в служебных помещениях обоих указанных подозреваемых.

Турецкий поднялся и подошел ближе к прокурору, чтобы сказать уже в доверительном тоне, тот нахмурился, насторожился.

— И еще, Григорий Никифорович, хочу вас поставить в известность. В Центральной генетической лаборатории в Москве уже произведен анализ биологических следов, оставленных преступниками на… — он наигранно серьезно скосил взгляд на Нину и сказал: — На белье пострадавшей. Поэтому мы немедленно также возьмем у задержанных материал для проведения сравнительного генетического анализа, чем и определим в абсолютной достоверностью личности насильников. Как вы полагаете, этого нам с вами будет для начала достаточно?

— М-да… — многозначительно промычал прокурор и, никому даже не кивнув, так же стремительно вышел из кабинета.

Светлана с неподдельным испугом взглянула на Сашу, но он подмигнул ей с таким выражением лица, будто предлагал нечто очень интимное, причем немедленно и прямо здесь. У нее голова закружилась от этого абсурда.

— Светлана Георгиевна, давайте заканчивать. Прошу понятых подойти поближе…

Закончив процесс и отпустив всех, они вышли в коридор. Саша взглянул на побледневшую Свету.

— Ты чего? — спросил тихо, одними губами, и, увидев, как она поежилась, улыбнулся: — Все в порядке. Чуть позже обязательно напиши им свой «официальный» отчет о проделанной нами сегодня работе. Ты — трудолюбивая и очень обаятельная девушка, и все у тебя в жизни получится. Но решения принимаю я сам, поэтому ты видишь только последствия, а не процесс принятия решений, в этом твое преимущество. Повали говорить… Я только напишу сейчас постановление на задержание и обыски, чтоб прокурор долго теперь уже не раздумывал… И позвоню Косте.

Она уже прекрасно знала, кто этот Костя в Москве, и кивнула. Краска возвращалась на ее очаровательное лицо…

Немного позже, может, несколькими днями спустя, до Александра Борисовича донеслись слухи о той грозе, что разразилась в кабинете прокурора. Кто об этом узнал, неизвестно. Но — тем не менее, было. Так или не совсем так, рассказывали, что разъяренный Дремов вихрем пронесся в тот день опознания по коридорам на свой этаж, ворвался в кабинет и немедленно вызвал к себе Муранова.

О чем у них там состоялся разговор, если его можно было назвать таковым, никто не знал, но стала известна одна деталь, исходя из которой можно было сделать и многие последующие выводы. Якобы Муранов молчал, и слышан был только голос Дремова. И «текст» речи был непонятен, будто прокурор жевал его, а потом выплевывал изжеванные слова в лицо своего заместителя. Но одна фраза была услышана, и потом повторялась с различными интонациями: «Как ты посмел допустить?!»… В чем состоял ее коронный смысл, почти никто не понял, разве что совсем уж узенький круг лиц. Но Турецкий понял. И Светлана — тоже. А остальных «участников» эта тема не волновала. Их всех взволновала другая новость.

К вечеру того же дня пришло сообщение из Норвегии, где Маркин, лечение которого хоть и не смогло значительно улучшить его здоровье, однако стабилизировало положение, уверенно опознал всех троих своих палачей. Пришлось Александру Борисовичу в спешном порядке написать новое постановление для задержания еще и Фомина. И теперь уже Дремов подписал постановление без звука. Он успел ознакомиться с результатами и протоколами опознаний. Да и Меркулов, вероятно, нашел свободное время в своем плотном графике и позвонил областному прокурору.

Неожиданно Александру Борисовичу позвонил генерал Лаптев — вот уж кого и не чаял услышать Турецкий. О его ведь «людях» шла речь! И он позвонил сам, не дожидаясь приглашения, и решительно заявил, что немедленно дает все необходимые санкции к задержанию мерзавцев, позорящих, и так далее. Он негодовал, и Турецкий надеялся, что искренне. Даже посочувствовал, сказав, что отлично понимает глубокое разочарование и справедливый гнев Андрея Михайловича в отношении преступников, «оборотней», и готов в дальнейшем, вместе, разумеется, с генералом, рука об руку продолжать эту важнейшую для государства борьбу за очищение собственных рядов, и тому подобное. Раскланялись и, как говорили до массового появления у народа «мобильников», «повесили трубки».

А позже Турецкий перезвонил в Москву, Грязнову, и сообщил о состоявшемся разговоре с начальником ГУВД. Вячеслав хохотал. А на недоуменное молчание друга, пояснил:

— Видишь ли, Саня, я постарался максимально доходчиво, по-нашему, по-генеральски, показать Лаптеву, что ему гораздо легче именно сейчас помочь тебе, чем мешать. Ну, в том смысле, что если ты уж взялся, то, как говорит мой собственный опыт, посадишь в любом случае. Но тогда позор запросто ляжет на его седую голову.