Грехи прошлого

- Персюха, имей совесть, ты уже тяжелый, и тебя, и гитару мне не унести.

Тот посмотрел на неё с немой укоризной, мол, ты мне изменила...

- Да ладно, не жги меня осуждающим взглядом, - рассмеялась хозяйка. Иди лучше, с мышкой поиграй.

Она зашла в спальню, нашла приткнувшуюся в углу игрушку, завела её и положила на пол. Сэр Персиваль тут же забыл о своей ревности и, задрав свой пышный серо-голубой хвост, весело помчался за ускользающей мышкой.

Вернувшись в гостиную, Алла подала гитару Сергею. Тот взял, настроил и, глядя ей в глаза, начал петь:

Я однажды сойду на перроне, где осенью давней

Вы прощались со мной, равнодушно глядя мне вслед...

Помню серый вагон, свет, за окнами гаснущий плавно,

И старушку в купе, что сидела, закутавшись в плед.

Вы по жизни моей, словно берег покинутый, плыли.

Я тянулся к нему, и манило сильней и сильней...

Я приеду зимой. Я отвык уж от зноя и пыли,

Словно гордый корабль - в суету городских пристаней.

Будет ветер играть отворотом распахнутой шубы.

И на шапке моей по-хозяйски уляжется снег.

Не забытая женщина снова подставит мне губы

В полутемном дворе, и слезинки слизну с её век.

Прозвучит её смех, как нездешних грехов отпущенье.

И нелепая мысль застучит в воспаленном мозгу:

Что приехал я зря, - к этой женщине нет возвращенья.

Что пора бы забыть.

Но без прошлого я не могу27.

- Ты все такой же неисправимый романтик...

- Никто, кроме тебя, меня так не называл.

- "Не забытая женщина снова подставит мне губы..." - процитировала Алла строфу из его песни.

Больше уже ни о чем не нужно было говорить.

...Генерального директора издательства "Кондор" Валентина Вениаминовна побаивалась. Однажды она закатила истерику, не желая следовать советам имиджмейкеров, а Нечаев сказал спокойно, серьезно и веско:

- В таком случае я отказываюсь с вами сотрудничать. Без имиджа, созданного настоящими профессионалами своего дела, вы ничто. Забирайте свои рукописи и ищите другого издателя.

- А мои деньги? - взвизгнула мадам Бобкова.

- А я у вас их не просил, - с чувством собственного достоинства ответил Эдуард Леонидович. - Вы сами ко мне пришли и предложили кредит. Теперь я вижу, что зря связался с вами - вы совершенно бесперспективны, и ваши книги никто не будет покупать. Уже полгода коллектив редакторов пытается привести рукописи в приличный вид, но это невозможно: ваши опусы полная ахинея. Даже массивная рекламная кампания не спасет - купят некоторую часть первого тиража, а потом все осядет на моем складе. Я не могу подрывать реноме своего издательства. Кредит я вам верну на тех условиях, на которых мы подписали соглашение. До свидания.

За эти полгода Нечаев уже поднабрался опыта и теперь сам проводил переговоры. У него появились средства, чтобы издавать новые книги, он привлек перспективных авторов и научился с ними разговаривать. Нужно обещать начинающему писателю сладкий медовый пряник, но если тот чересчур самоуверен, а тем более, страдает манией величия, можно показать и кнут. Точнее - указать на дверь, мол, и без вас обойдемся, таких, как вы, пруд пруди, в очереди стоят.

В действительности именно так и обстояли дела, и когда издатель говорил эти слова несговорчивому автору, то ничуть не кривил душой. Не этот, так другой, потеря невелика. Решающее слово за тем, кто производит и продает. А если начинающий писатель капризничает - скатертью дорожка, пусть побегает по другим издательствам, по полгода ждет, когда его опус отрецензируют, а в итоге получит отказ и вновь пойдет по тому же кругу.

Такая тактика действовала безотказно - автор тут же ломался. Правда, Эдуард Леонидович не любил унижать людей и нечасто использовал политику кнута. С некоторыми писателями после таких слов он и в самом деле расставался - впредь с ними будет одна морока, после выхода первой книги они немедленно заболевают звездной болезнью.

Процесс книгоиздания доставлял Нечаеву огромное удовольствие, и он не собирался тратить время и нервы на общение с истеричными графоманами.

А опусы Бобковой и в самом деле совершенно безнадежны. Команда редакторов признала собственное бессилие, когда Татьяна Нечаева, прочитав то, что получилось, покачала головой и сказала:

- Мура, Эдик. Пусть и отредактированная, но мура. Сюжета нет, типажи плоские. Китайский театр теней, а не персонажи. Это не романы, это отстой.

- О чем ты думал, когда писал эти стихи? - спросила Алла спустя некоторое время.

- О тебе, конечно.

- Их не было в альбоме, который ты мне подарил.

- Я написал эту песню позже.

Она промолчала. Сергей подарил ей альбом со своими стихами, а она его высмеяла, и он не захотел больше ничего ей показывать. От альбома до этой песни у нее, наверное, был не один десяток одноразовых и более-менее постоянных любовников. Куда уж ему соваться со своими ностальгирующими стихами...

- Сереж, а ведь я тогда тебя любила...

- Я тебя и сейчас люблю.

Он смотрел на нее, ожидая ответа, а она отвела взгляд и попросила, чтобы заполнить паузу:

- Дай мне гитару.

Встав, Сергей взял сиротливо лежащую на полу гитару, и стоял возле дивана, на котором в томно-расслабленной позе лежала Алла, глядя на неё сверху вниз и не понимая, чего она хочет.

Любимая женщина улыбнулась и подмигнула ему, потом села, закинула ногу на ногу и пояснила:

- Попробую ответить тебе в том же ключе.

Он все ещё не понимал - даже помыслить не мог, что она сейчас споет. Взяв гитару, Алла усмехнулась, подметив ещё большее удивление во взгляде новообретенного любовника, - тот уже понял, что она отнюдь не дилетант. Играть Алла не собиралась - одной рукой не получится, - просто хотелось прикоснуться к струнам, вспомнить, как пела для себя, и настроиться.

- Свое умение я покажу тебе, когда будут действовать обе мои руки. Пока просто спою, а ты постарайся мне подыграть.

Алла передала ему гитару, напела мотив без слов, Сергей тут же подобрал аккомпанемент, и она запела низким звучным голосом:

Я уходила, не жалея

о том, что было,

тех, кто был.

Как парус

гордо реяла...

Я от сердец спаленных

оставляла дым.

Когда-то осенью

вдруг что-то дрогнуло

внутри...

Но взгляд чужой

сомненья заглушил.

И кто-то вновь

дарил мне поцелуи...

И думалось,

что продолжалась

жизнь28.

Сказать, что Сергей был удивлен, - значит, ничего не сказать. Он был сражен наповал.

- Это твои стихи?

- Мои, - кивнула она.

- Я... У меня нет слов.

- Ничего не говори. Я и так все вижу.

- Ты написала их тогда?..

- Примерно спустя полгода, как мы расстались.

- А музыка?

- Да какая ж это музыка? - Алла рассмеялась, чтобы сбить его с волны.

- Я не знал, что ты поешь.

- Ты первый, кто об этом узнал.

- Пела только для себя?

- Ага.

- У тебя отличный голос.

- Да брось ты...

Она ничуть не лукавила и не напрашивалась на комплимент. Может быть, потому и не пела для других, что не хотела снисходительных улыбок и вежливых хлопков, которыми обычно награждают доморощенных певцов. А петь в подвыпившей компании то, что написано для себя, свою душевную боль, изложенную белым стихом, - и подавно не хотела.

- Спой еще, - попросил Сергей. - Я сориентируюсь и подберу аккомпанемент.

Алла не стала ломаться. Для других не пела, а для него споет, потому что её стихи - о нем, о них:

Вспоминаю жизнь на вкус,

Мои духи - беспредельный мускус,

И все года дымкой искусной

Увели к свету рамп,

но победы все тусклы.

Возрождаю я осень

из памяти сердца,

Корабли, что оставили

гавань навечно...

И не нужно было

возвращений и встреч...

Океаном страстей

пугала я вечность.