Город в законе: Магадан, триллер

На очередной сессии молодой депутат Рудаков встал и громогласно все изложил.

Возмущенный Анохин потребовал разбирательства.

Районная комиссия обвинения Рудакова не подтвердила.

Я представил себе, как оно шло, это разбирательство. Директор мясозавода от своих устных обвинений отказалась, конечно, а взять с нее письменное объяснение еще при проверке — у Володьки опыта не хватило. Наверное, Думал, что если в присутствии людей один что-то скажет, то сказанное всегда легко подтвердить. Он вообще хорошо о многом думал.

Но я уже влезать в это дело не стал, слава Богу, ученый. Да и что я мог поделать — рядовой газетчик.

А тут отпуск, командировки одна за другой — оглянуться некогда.

И то ли от переутомления, то ли от чего другого, но я вдруг надолго заболел, и сразу появилась уйма времени — читай, решай кроссворды, смотри телевизор, а надоест — спи.

И тогда-то, перебирая бумаги, наткнулся я на общую тетрадь.

Взглянул мельком. И этого было достаточно, чтобы тренированный взгляд схватил строчку:

Я сюда прихожу не просто…

Дальше уже сработало любопытство. Куда это "сюда" и почему "не просто"?

Я сюда прихожу не просто посидеть, посмотреть в ручей — здесь слезает с меня короста всяких жизненных мелочей.

Да! Я даже на обложку тетради посмотрел. Точно — В. Рудаков.

Стал читать все подряд.

"Нас нельзя упрекнуть неудачной судьбой — сами выбрали путь к высоте голубой. Ясно видим мечту — хоть глаза завяжи — высоту, высоту, этажи, этажи…" "Дом скрипел, гремел, работал. Брызги, стружки, перестук. "Не робей! — хохочет кто-то. — Подходи, закурим, друг!"

Это были стихи.

"Жизни его этап — упрямые этажи. Строил дома прораб — сам во времянке жил. Строил в жару и снег, наперекор дождям, строил прораб для всех — и не успел для себя!"

Болван, что мне стоило заглянуть тогда дальше первых страниц — тут же наверняка его ранние стихи. Ну да, вот и дата — 1970 год. Это ему лет шестнадцать было…

А вот еще: "Летят над миром чьи-то жены, стучат на стыках их вагоны… Глаза их строги и ясны. Мужья в беде — о женах сны. К ним тянутся чужие руки — стареет женщина в разлуке".

Я читал долго. Почти всю ночь. И люто завидовал. И потом, даже не пытаясь заснуть, думал. Конечно, у него недостает техники. Техника есть у меня, но так я писать никогда не буду…

Конечно же, я заторопился ему ответить. Сразу. Немедленно. Откровенно и подробно. Испортил несколько листов и остановился.

Как я ему объясню, почему больше года держал тетрадь… не читал? А если читал, то где были мои восторги раньше? Чем я оправдаюсь за то, что у него — поэта! — украл его Время.

Нет-нет, надо сначала дать подборку в газете. Тогда Володьке можно заявить, что боялся высказать свое мнение, ждал вывода редколлегии. Да он тут, после публикации, на седьмом небе от радости будет. Еще бы — сразу в областной газете, а то и в альманахе.

Я сделал эти подборки. Почистил по мелочам, отпечатал в двух экземплярах и, как только выздоровел, разнес по редакциям.

В альманахе сказали "почитаем", а в газете взяли, и вскоре в праздничной полосе вышли Володькины стихи.

И на следующий же день с первым утренним автобусом ехал я к Рудакову. В портфеле лежали свежие, еще краской пахнущие газеты.

В городке, на автобусной остановке, встретил бывшего своего соседа, лейтенанта милиции Петра Кулешова. Он был на машине.

— О, как кстати. Помоги добраться до южной окраины. У меня встреча с Рудаковым, а времени в обрез.

— С кем-с-кем встреча? — переспросил он.

— С Рудаковым. Да ты знаешь его.

Петр секунду поразмыслил и газанул. Но вырулил почему-то в другую сторону.

— Он что, уже не живет там?

— Не живет.

— Квартиру получил?

Кулешов опять как-то непонятно буркнул:

— Получил.

И тут же резко, так что я в ветровое стекло лбом въехал, остановился.

— Вылазь.

Я оцепенело сидел. Мы были у ворот кладбища.

Какая-то надежда еще догорала во мне, и я жалко, глупо, по инерции продолжал:

— Они что тут, работают?

— Нет, — философски сказал Кулешов. — Они свое отработали.

Он провел меня к могилке, без него я бы не нашел. Маленький деревянный обелиск безо всяких надписей и знаков.

— Фотография была, — вздохнул Кулешов, — Да видно, ветром сорвало.

…В маленькой тесной кухоньке Кулешова мы пили водку и он рассказывал:

— Тут вообще-то темная история: убийство — самоубийство. Жену с детьми к родным отправил, а сам "загудел". Прогулы. С работы раз приходят — закрыта дверь. Второй раз — тоже. Обратились в милицию.

— Постой, он не пил вроде.

— Это он до отсидки не пил.

— Какой… отсидки?

— Ты и этого не знаешь! На учебу он поехал во Владивосток. Подрался. Как он объясняет, кого-то обидели, он вмешался, но свидетелей, доказательств — нет. Свидетелей нет, а парень он здоровый, знаешь. Словом, зацепил одного. Полгода железную дорогу строил.

Вернулся, а тут ему наплели — Ольга твоя, мол, гуляет.

Ну, представь его состояние. То депутат, уважаемый человек, счастливый муж и отец и вдруг… такое. Ты же знаешь, как у нас любят: падающего — толкнуть. Закон самбо. Всякая шваль, что и пальца его не стоит, грязь на него лила.

"А как бороться с тем, что нельзя ухватить", — вдруг вспомнилось мне Володькино…

— Так что косвенные доказательства его самоубийства есть.

— А убийства?

— Пил он не один — еще трое. Все птахи перелетные, та еще публика. И ушли почему-то через окно. И магнитофон его забрали.

— Нашли их?

— Нашли. Думаешь, Кулешов зря свой хлеб ест? В Хабаровске взяли. Ну и что! Магнитофон Рудаков им продал — и правда в квартире деньги обнаружили. Через окно вылезали, потому что хозяин ключи спьяну не мог найти. И главное — время их ухода и смерти не совпадает. Не намного, может, часов на пять-шесть, но не совпадает.

— Ну а твое, личное мнение?

— Мое? Как бы там ни было, погиб он потому, что один остался. Совсем один. И он к этому шел.

— Ольга-то как?

— Ольга замуж вышла через месяц, — жестко сказал Петр и в свою очередь спросил:

— А тебе-то зачем он вдруг понадобился? Ты последний год тоже не здорово с ним контачил.

Я попытался объяснить.

— Да-а, — протянул Петр, — Все мы…

И пошел отсыпаться перед дежурством.

…Цветов в поселке я не нашел и перед отъездом положил на могилу газеты с его стихами, крепко придавив их тяжелым камнем.

"…Прощаясь, не видел я взлетных полос, и поезд не бросил мой крик под откос. На шумный перрон не ступила нога, не сдвинул винтами корабль берега…"

Бежали за окном автобуса волны сопок.

И все звучало его, мной полузабытое:

— Главное, пока поёшь, — удержаться на ногах! Я знаю, почему ты не удержался, Володька! Как жить теперь мне?

…К счастью, все это вскоре прошло.

ВОВИК, ИЛИ НЕРПИЧИЙ КОРОЛЬ 

В то лето мы рыбачили на полуострове Кони, на речке со странным названием — Умары. Прямо у ее устья возвышался над волнами залива одноименный остров — тесанная со всех сторон каменная громада. В туман остров был похож на линкор, полным ходом прущий на таран.

От материка остров отделяла узкая перемычка. В отлив она обнажалась досуха, зато в полную воду здесь мог спокойно пройти средней руки траулер. Как и многое на Севере, приливной перепад тут был необычайно большим — до десяти метров.

То ли мы приехали рано, то ли опыта не хватало, но рыбалка не клеилась. В закидной невод, который мы, обливаясь потом, тягали без передышки, горбуша почему-то не шла, а ставник мы нашли в таком виде, что на ремонт его требовались недели, да и вряд ли был среди нас специалист по такому тонкому делу.