Контракт

Митя увидел легкий снег за окном. Как видение, вот-вот растает, но ему показалось, что предзнаменование доброе. Особенный день. Свежий. И он чувствовал себя свежо, ночные метания будто приснились ему, бодр и энергичен. Впрочем, это нормальное для него состояние перед важным концертом. Если бы не было такого внутреннего мотора перед выступлением — музыку бы бросил и бежал, не оглядываясь. Всегда так — главное, дожить до выступления — и вот уже нет выматывающего ожидания, тревожных дней и судорожных ночей, долгих и безмолвных, время их вышло! Была б возможность — играл бы круглосуточно. Это его спасательный круг, заслон от пугающей жизни, в которой он мало что понимает, да и не пытается понять. Если по-честному, если тайком самому себе признаться.

Легкий душ, теперь облачение: рубашку он отдавал в стирку и снова надевал ту же самую, примета такая: если первое выступление успешно — экзамены сдавать, рубахи не меняя. А конкурс — тот же экзамен. Только с ажиотажем, интервью, прессой — с шумом, короче говоря. Шума Митя не любил. Но и отшельником становиться не хотел. Поэтому — мучаясь и страдая, как андерсеновская русалочка, что ступать по берегу не могла, да выбор такой сделала — морщиться от боли, но шагать. Но любить. А Митин выбор — внутренне морщиться от боли, но играть. И любить… ведь он любит, он любим. Пусть странно, пусть рывками, но он и сам несовершенен. Что за интерес его любить? Он прекрасно понимает. Музыка легкости не терпит, чтоб звучать естественно и просто, нужно ей жизнь отдать и назад не просить. Да и зачем она, жизнь, если отказаться от музыки, закрыть рояль? Облегчение часа на два — а потом с ума сойдешь, только уже по-настоящему. На миг предашь — музыка к тебе не вернется. Почему-то он это знал. И еще знал, что с людьми проще. Тут даже предательство простительно. Люди говорят, вот в чем закавыка. Говорят и лгут. А музыка звучит. Но звучит не всем, не для всех то есть. Она душу отбирает, а взамен звучит. Не отдашь ей душу — останется безмолвной. Каменной.

Митя допил кофе, похвалил Иоганна за легкий пышный круассан; сбежал вниз к роялю, бодро сыграл хроматическую гамму — форте, потом пиано; пожелал единственному слушателю хорошего дня и снова вернулся в номер. На миг — прихватить пальто и убедиться, что Майкл ждет. Да, за окном он увидел машину. Снег начинал подтаивать. Здорово, что день начался с белого цвета.

У служебного входа в концертный комплекс он увидел Илону — обворожительную в пальтишке с воротником из розового песца. Крашеного, Илона сама смеялась, но расцвеченная розовым она удивительно хороша. Митя вышел из машины, Илона подбежала, остановилась в нерешительности: день ответственный — и как себя вести? В конце концов выпалила: «Зато последний ответственный день!» — Митя в очередной раз подивился ее интуитивной безошибочности, она никогда не говорила ничего неуместного. Илона улыбнулась ему и подмигнула, так только у нее получалось: полностью закрыла правый глаз, а левый не шелохнулся, открыт. Правым глазом она несколько раз похлопала, пока Митя не засмеялся — громко и беспечно. Ему захотелось ее поцеловать, хоть народу вокруг уже много собралось. Он все-таки поцеловал — в щечку, но затяжно и крепко.

«Все будет хорошо, не волнуйся», — шепот у нее тоже особый, шепот-стерео, как он называл. Шепот-стерео успокаивал его мгновенно. «Обещаю», — прошелестел он в ответ, а через миг уже скрылся за дверьми. «Ну-с, началось!» — настроение у него было боевым до свиста. До вибрирующего свиста предельно натянутой струны.

Войцех Грюнер ждал его за сценой. Сказал только:

— Вчера мы сделали все, добавить мне нечего. Трактовка превосходна, мы чувствуем Барденна одинаково. Это удача. Играем так же, как вчера. Вы несколько бледны, Митя. Кофе успели выпить?

— Все в порядке, доктор Грюнер. С холода вошел, перепад температур. Еще раскраснеюсь, четыре части впереди.

— В каденции не забудьте чуть замедлить перед вступлением оркестра. И будьте уверены, я подхвачу любую фразу. Играйте «Концерт» так, как мы его сделали. Не думайте о жюри. Это не конкурс. Это концерт для публики. Договорились?

— Да, профессор. Я готов.

Звуки настраивающихся инструментов на сцене стали беспомощно тихнуть, обрываться, лишь две скрипачки замешкались, торопливо подкручивали ойкающие струны и проверяли высоту — смущенно, будто извиняясь за вынужденную задержку.

Митя вышел на сцену, уселся у рояля, поднял стул на нужную высоту, он выучил, сколько должно быть оборотов, чтоб от волнения не перепутать, потом уже не будет возможности исправить, а неудобства за роялем он терпеть не мог.

Полный зал, вытянутый стол жюри посреди. Он долго во сне будет видеть этот стол, страшное испытание конкурса — тебя вызывают не на сцену, тебя вызывают на ковер.

Грюнер занял место за пультом, Митя кивнул, подтверждая готовность, — и tutti оркестрового вступления волнами поплыло в невыспавшуюся толком публику, разгоряченную тем не менее нетерпеливым любопытством. Последний день. Вечером — результаты, кто же первый? Пари заключали, спорили, перешептывались: отчего же Кирилл Знаменский внезапно улетел из А.?.. Ждали выхода Вележева с нетерпением — стопроцентный фаворит, явный и, возможно, единственный!

Конкурсам необходимы скандалы — а на состязаниях пока все чисто да гладко, многие даже заскучали было. Слухи внесли оживление.

Фортепианное вступление заставило забыть о сплетнях и пересудах. Уверенность Вележева с первых же аккордов подчинила зал, ему с лихвой отпущено главное качество успешного концертанта — заставить слушателей услышать, исполнение его убедительно — а убедительность ведет за собой, приковывает. Концертирующий пианист — разновидность лидера, объединить толпу в едином порыве непросто. У Мити это получалось.

Страсть и боль, нега романтических грез, исповедь смятенной души, сомнение, протест, обретение веры — оттенки внутренних состояний, душевные метания композитора Вележеву будто продиктованы: поразительно, с какой холодной точностью он озвучивает страсть.

Так «Концерт» еще никогда не звучал. Новизна подхода ошеломляла. Вспоминались теперь не конкурсные секреты, а легенды о самом Барденне, по некоторым данным он был сожжен на костре как служитель дьявола. Хотя жил в то время, когда подобные вещи уже, казалось, никого не интересовали. Говорили, он продал душу в обмен на мелодии, стал членом тайного общества, сектанты вначале обожали его, а потом предали дикому и варварскому самосуду. Никто не знал, истина ли это, но знали наверняка: тайна личности композитора тревожит и поныне. На эту тему даже перестали говорить, многим представлялось дурным тоном строить предположения, забавляться домыслами. Но звучавшая музыка вряд ли написана обычным человеком. Даже если он гений.

Временами публику охватывал страх, временами — восторг, напряжение достигло предела. Митя уже доигрывал каденцию, когда едва различимый скрип в правой части рояля отвлек на секунду, показался подозрительным. Некоторая неустойчивость клавиатуры — или он теряет сознание от перенапряжения? Мысль пронеслась в сознании так же стремительно, как последние пассажи. Теперь аккордовые последовательности фортиссимо, легкая вопросительная мелодия в миноре — в последний раз, как зависшее эхо; снова модуляция в бравурный соль-мажор, возврат в главную тональность — и финал концерта, октавы, реверберирующие в басах, запоминаются зловещим, как угроза, вопросом.

Зависает беспомощно высокое «соль» последнего пассажа, сыгранного активно, но почему-то неопределенность, даже растерянность — итог концерта. Что и было основой концепции.

Митя снял руки с клавиатуры, мгновение посидел не двигаясь. Палочка дирижера застыла — и Войцех Грюнер повернулся к публике, кланяясь, потом пригласив к поклону пианиста. Митя поднялся из-за рояля, ступил шаг вперед, встал перед массивным кожаным табуретом и склонил голову в поклоне. Длинные волосы закрыли его лицо, отдельные энтузиасты уже повскакивали с мест с криками «Браво!», но в большинстве зрители будто замерли на миг, мгновение длилось, многие заново удивились, как велико его сходство с Эмилем Барденном (огромный портрет Эмиля висел на заднике: живописный символ конкурса. Написанная известным художником картина многократно меняла обладателя и, наконец, купленная на аукционных торгах муниципалитетом города А., обрела покой).