По обе стороны Днестра

После провала этих агентов Циклоп все настойчивее и чаще заводил с Новосельцевым разговор о брате, живущем в Севастополе, и тот горько пожалел, что проговорился Жолондовскому в минуту откровенности. Циклопа весьма интересовала "крыша" на квартире солидного, занимающегося частной практикой врача, да еще в таком городе, как Севастополь. Однако Новосельцеву вовсе не хотелось ставить под угрозу свободу, а может быть, даже жизнь близкого человека. Ему и без того не давало покоя отсутствие вестей от жены, к которой ушел человек Тарлева, и он под всяческими предлогами отклонял домогательства Циклопа. Тот же становился все назойливее, сулил большие деньги.

Вот и теперь Циклоп завел разговор о крыше для агента, которого его начальство готовит для глубокой, как он выразился, разведки в Советском Союзе. Новосельцев не выдержал и в сердцах сказал:

- Господин полковник, я родственниками не торгую.

Циклоп растерянно заморгал своим единственным глазом, потом деланно рассмеялся.

- Зато торгуете родиной, господин Новосельцев.

Новосельцев весь вспыхнул.

- Как и вы, господин Жолондовский.

- Ошибаетесь, коллега. Я поляк, и моя родная Польша, слава Иисусу Христу, наконец-то освободилась от москалей.

Это было уже явным оскорблением. Самолюбию Новосельцева был нанесен чувствительный удар. Однако он молчал, затрудняясь в ответе.

- Господин полковник, - глухо выдавил он, - я не отвечаю оскорблением на оскорбление, да вас и нельзя оскорбить, и потому не желаю продолжать этот разговор. Прошу вас оставить меня одного.

Жолондовский удивленно уставился на него, потом неторопливо шагнул к двери и уже в дверях угрожающе бросил:

- Вы еще пожалеете об этом разговоре, полковник.

Он хлопнул дверью с такой силой, что колокольчик, жалобно зазвенев, чудом не оторвался.

Весь день Новосельцев ходил сам не свой. Циклоп даже не подозревал, какой болезненный удар нанес он ущербному самолюбию своего коллеги. Скова и снова возвращаясь к этому разговору, Новосельцев со всей ясностью представил себе всю унизительность своего положения и с беспощадной откровенностью признавал, что Циклоп прав. С нетерпением дождавшись вечера, он закрыл вдруг опостылевшую лавку и поплелся домой, если можно было считать домом комнату, во всем хранящую отпечаток убогого пансионного уюта, отчего она выглядела еще непригляднее.

В таком состоянии и застал его Фаркаши. Новосельцев не ожидал этого визита, однако встретил любезно, раскупорил бутылку вина, подвинул полный бокал гостю. Фаркаши кивком поблагодарил и, не прикасаясь к бокалу, осведомился:

- Что это с вами сегодня, Александр Васильевич? На вас лица нет. Неужели смерть Марчела так подействовала?

- А вы откуда знаете, что он умер... вернее - погиб? Хотя, что это я спрашиваю, в газетах ведь написано.

- Вот именно, - Фаркаши отхлебнул из бокала. - Знаете, Александр Васильевич, я давно хотел вас спросить: что связывало вас, интеллигентного, образованного человека с этим Марчелом?

- А вас, господин Мачек? - вопросом на вопрос ответил Новосельцев.

- Меня? - удивленно переспросил Фаркаши. - Абсолютно ничего. Мы встретились случайно. Я уже рассказывал.

Новосельцев, припадая на правую ногу, прошелся по комнате, постоял возле двери.

- Извините, господин Мачек, я вам не верю. Кто вы?

В жизни разведчика бывает свои звездный час, когда на карту поставлено все, и решение надо принимать сразу, немедленно. Он машинально взглянул на черный кожаный портфель, который принес с собой и поставил в углу. Новосельцев поймал этот взгляд и по выражению лица гостя догадался, что с портфелем связано нечто важное. Внутренний голос подсказал Фаркаши: "Сейчас ты должен это сделать". В портфеле лежали письмо жены Новосельцева и ее снимок вместе с сыном, доставленные вчера курьером с той стороны. Он открыл портфель и достал пакет.

- У меня есть кое-что для вас, Александр Васильевич, - он передал пакет.

Новосельцев обеспокоенно повертел пакет в руках, надорвал бумагу. В нем оказался конверт без надписи. Он быстро вскрыл его, достал исписанный листок бумаги, узнал почерк жены и изменился в лице. Фаркаши, чтобы не мешать, отошел в сторону, издали наблюдая, как на лице Новосельцева сменялась целая гамма чувств: удивление, радость, недоверие, надежда...

- Откуда это у вас, господин Мачек? - наконец пробормотал он, не выпуская из рук листок.

- С той стороны, разумеется, откуда же еще. Что пишет супруга? - он мог бы и не задавать этого вопроса, потому что знал содержание письма.

Разыскать Марию Григорьевну Новосельцеву в Ленинграде его коллегам из Центра не составило труда, и они сумели убедить ее передать письмо и фотографию.

- Маша пишет, что у них все в порядке, - он положил письмо на стол и стал рассматривать фотографию. - Почти не изменилась, а ведь сколько лет прошло. Зато сына не узнать. Совсем взрослый. Она пишет: учится в политехническом институте. Нет, этого не может быть. Мистика какая-то. Не поверю, пока не увижу своими глазами.

- Так в чем же дело, Александр Васильевич? Что вам мешает, что вас удерживает здесь?

- Ничего. - Он сказал это, не раздумывая, как о давно решенном. - Но куда мне деваться, кому я нужен?

- Знаете, что я вам скажу? Возвращайтесь-ка на родину. Там вас ждут.

- Чтобы поставить к стенке, - он невесело усмехнулся.

- Вы уже наделали в своей жизни немало ошибок. Не делайте еще одну, самую, может быть, непоправимую. Никто вас к стенке не поставит... Никогда не поздно искупить вину перед родиной.

- А кто вы, собственно такой, чтобы говорить от имени родины? - в голосе Новосельцева проскользнули нотки недоверия и злости. - Я на своем веку достаточно повидал патриотов, все говорят от имени России, а на деле... - он не договорил и махнул рукой.

- Кто я такой, не так уж важно. Главное уже сказал: я с той стороны. И представил веские доказательства, - Фаркаши показал на письмо и фотографию. - Теперь все зависит от вас. Решайте, Александр Васильевич.

Они проговорили до рассвета. Вернее, говорил один Новосельцев, Фаркаши слушал, изредка прерывая уточняющими вопросами. Его собеседник вел рассказ сбивчиво, перескакивая с одного на другое. Фаркаши чувствовал, что Новосельцев ничего не утаивает и хочет выговориться до конца. У него оказалась хорошая память, но у слушателя еще лучше. Фаркаши многое узнал о Федоровском, Тарлеве, Марчеле, Жолондовском и всей подоплеке операции "Днестр", фамилии и приметы агентов, завербованных Новосельцевым и засланных на советскую сторону.

За окном забрезжил рассвет, когда Новосельцев передал свой разговор с Циклопом, и, устало откинувшись на спинку стула, сказал:

- Ну вот и все, господин Мачек. Я буду вас так называть, мне нравится это имя, хотя оно и не ваше. Теперь все.

- Нет, не все, Александр Васильевич. Постарайтесь помириться с Циклопом и примите его предложение.

Новосельцев некоторое время размышлял, потом улыбнулся и тихо произнес:

- Хорошо... Теперь я окончательно понял, кто вы, господин Мачек.

Фаркаши пришел в гостиницу ранним утром, а после обеда, в назначенный по телефону час, уже входил в особняк профессиональной гадалки мадемуазель Раи. Гадание затянулось, и клиенты мадемуазель Раи терпеливо дожидались в приемной, пока она не освободилась и не пригласила пышную молодящуюся брюнетку, чья очередь была первой.

XX

Старик закрыл серенькую, канцелярского вида папку, оценивающе подержал в руке, как бы взвешивая.

Анатолий Сергеевич Соколовский молча наблюдал за его движениями, ожидая, когда Старик заговорит.

- Теперь мы, наконец, располагаем конкретными и убедительными фактами о подоплеке этой грязной провокации и шумихи вокруг этих так называемых беженцев. Я уже доложил наверх. Эти факты должны как можно скорее стать достоянием советской и европейской прессы. Подумайте, Анатолий Сергеевич, как это лучше сделать, и не откладывайте. Дело срочное. Пусть все знают, куда ведут следы и кому выгодна вся эта грязная возня.