Прощай генерал… прости!

— А вообще, я считаю, что все сплетни про генеральских баб — это личное дело его жены, а вовсе не предмет для обсуждения той же общественности. Или у него было что-то еще, но куда более серьезное, на чем кто-то из здешних деятелей делает свою игру?

— Ну, по правде говоря, на любого громкого политика всегда найдется компрометирующий материал, который тот хотел бы скрыть. В чем обычно обвиняют того, в чьих руках находится власть? В злоупотреблении ею. Другими словами, в вещах чаще всего недоказуемых, но тем не менее грязных, искажающих облик человека. Взятки? Естественно. Доказать уже невозможно, зато облить грязью — в самый раз. Коррупция? Ну тут, сами понимаете, вообще ничего доказывать не надо. Если общество пронизано ею, будто метастазами, как мог бы избежать подобного соблазна губернатор? Добавьте сюда какие-нибудь мифические счета в заграничных банках… Приплюсуйте постоянное участие в непристойных тайных оргиях, свидетели которым немедленно найдутся и распишут свои впечатления так, что мало не покажется… Вам этого разве недостаточно?

— Категорически с вами не согласен, уважаемый Игорь Иосифович. Этаким образом можно ведь и о нас с вами. Да и любого, в сущности. Ну и что?

— А если вам обещают — и не просто какие-то там бандиты-недоноски, а вполне респектабельные, серьезные люди — вылить полный ушат на газетные полосы? И делать это в дальнейшем постоянно и методично, чтобы уж ни у кого не оставалось сомнения, что люди имели дело не с глубоко порядочным человеком, а с монстром, от которого следовало прятать маленьких детей, тогда как быть?

— Ну да, нынче ж на дуэль вызывать не принято. А если просто набить морду, можно самому загреметь по статье…

— Да, и кому конкретно бить, вы знаете? Адвокату? А он скажет: я-то, господа, при чем? Меня уполномочили вам передать, работа у меня такая.

— Но он же не назвал своих… поручителей?

— А назвал бы, так что?

— Ну все ж таки… — философски заметил Александр Борисович. — Когда б немножко вазелину, другая вышла бы игра…

— Не понял, вы о чем? — слегка нахмурился Рейман.

— А это я, — совсем уж беспечным голосом сказал Турецкий, — строчку вспомнил из препохабнейшей поэмы. Про Гришку Орлова и Екатерину Великую. Приписывают почему-то, как и все неприличное, Баркову, а написал ее, в подражание, так сказать, один из студентов Литературного института, я даже знаком с ним был, Лешей его звали… Но это к делу никакого отношения не имеет.

Рейман хмыкнул и покрутил головой.

— Вы мне невольно напомнили один любопытный разговор с Алексеем… Он говорил, что за ними, за Орловыми, — имел в виду именно тех великих братьев, ну и себя заодно, хотя у него, конечно, хватало ума не проводить громких параллелей… Да, так вот, мол, всю жизнь за ними тянется какой-то просто, ну, неприличный хвост. Все, кому не лень, лезут и лезут, пристают, не дают проходу, даже готовы задницу лизнуть, но чтоб при этом обязательно укусить, понимаешь… Чего только не выдумывали, чтоб гадость какую-нибудь устроить, никакой совести…

— В нашем детстве, — улыбаясь, заметил Турецкий, — было такое выражение — нарываться. Чего ты, мол, нарываешься? В лоб захотел?

— Вот-вот, то самое. Постоянно, говорит, нарываются. Никакого от них покою! То ли это сама фамилия виновата, то ли… черт его знает что… А про Екатерину-то вам кто говорил?

— Ах вы про Пшеничную? А ее родная сестра. Ее, сказала, поливали так, что не всякая выдержит, а Катенька — она в семье младшая, следовательно, и любимая — плевала на все это дело с высокого потолка. У нее с Анной Васильевной были идеальные отношения. Не так?

— То-то и оно, — вздохнул Рейман, — что именно так. А ей-то, подумайте, каково жить со всей этой грязью?

— Ей не жить, Игорь Иосифович, ей еще выжить надо. А остальное… — Турецкий отмахнулся. — Ну, значит, насколько я вас понял, господин Белкин оперировал общими фразами и не менее общими угрозами? А вдове не пришло в голову сказать ему, что она может предать гласности их разговор?

— Вы угадали. И тогда адвокат, который наверняка предвидел и такой поворот, сказал; что ей в любом случае полезнее всего — побыстрее уехать из Сибири. Вообще. И больше там, то есть тут, не появляться. А то могут неожиданно возникнуть абсолютно нежелательные проблемы у ее детей. Словом, вы понимаете?..

— Да уж чего не понять! Шантаж, угрозы… Ах, как нехорошо, Зорий Августович… И она, значит, поверила адвокату?

— Как видите. Она сказала, что вообще никому теперь ни слова не скажет, пока не уедет отсюда. Но… так получилось. Вы на нее не сердитесь.

— Помилуй бог, о чем вы?! Напротив, передайте ей мою глубокую благодарность. Ну а вы?

— Они тут все торопятся. Здешний новый мэр, который с Алексеем всего ничего и проработал-то, прямо как с цепи сорвался. Рабочие у него, видите ли, простаивают, это чтоб сразу евроремонт делать в квартире… Так что сегодня контейнеры отправим, а сами — завтра, первым московским рейсом…

И они стали прощаться — вероятно, надолго, если не навсегда.

Что-то было очень хорошее в этом мужике. Понравился он Турецкому. С таким хорошо бы вообще поговорить, что называется, за жизнь, безотносительно к трагическим событиям. Однако, как заметил Игорь Иосифович, наверное, уже не судьба…

4

Теперь оставалось последнее на сегодняшний день мероприятие — встреча с олигархом местного разлива, господином Бугаем. Местный-то он, может, и местный, да только половина края, говорят, принадлежит ему. Либо контролируется им. А вот как он умудряется распоряжаться этим гигантским куском бывшего советского пирога, как управляет, об этом расскажет Филипп, когда получит из Москвы подробное досье на Николая Степановича.

Помимо всего прочего, Филя должен был выяснить, где может находиться в настоящее время Леонид Фи-ленков. И достать его. Даже из-под земли, если возникнет надобность. Филе не привыкать выполнять подобные поручения.

Поскольку времени до поездки в «резиденцию» оставалось еще предостаточно, Александр Борисович решил чем-нибудь подкрепиться, чтобы позже не чувствовать себя голодным и не уподобляться жадному зверю. Вот с этой благородной целью он и позвонил Агееву.

Филипп ответил, что в настоящий момент он оторваться не может, поскольку уже работает с поступающей к нему из Москвы информацией. А перекусить можно будет в «Оладышках»— это небольшое кафе на Профсоюзной улице, где кормят вкусно и недорого. Он туда и подъедет, как только закончит дело. В общем, в этом уютном заведении они и встретились час спустя.

Александр Борисович успел насытиться превосходными блинчиками с мясом, потом «переложил» их и слегка «подлакировал» пышными оладьями со сметаной и брусничным вареньем, запил все это роскошество «бабушкиным чаем» — настоящим напитком, настоянным на лесных травах, — и теперь был готов к любым решительным действиям. И Филипп предоставил ему такую возможность, передав для изучения файл с принтерной распечаткой.

— Где сумел-то? — поинтересовался Турецкий, доставая листы распечатки и углубляясь в чтение.

— Места знать надо, — независимо ответил Филя, целиком запихивая в рот очередной румяный поджаристый пирожок с капустой и рублеными яйцами. И продолжал с набитым ртом: — Ада-ибуть ажу…

Понятно: скажу когда-нибудь… А мы и не торопимся, нам не к спеху, мы можем и подождать.

Больше не разговаривали. Время скоро должно было уже начать, как говорится, поджимать, а текста, стараниями Вячеслава Ивановича Грязнова, было передано довольно много, и Турецкий торопился ознакомиться хотя бы с основными вехами «славной биографии».

Итак, Николай Степанович Бугаев, шестидесятого года рождения, не судим, но под следствием находился дважды, и дела в его отношении оба раза прекращались ввиду категорического отказа свидетелей от собственных показаний, которые были добыты следствием, по их утверждениям, незаконным путем, то есть с применением угроз и даже пыток, либо же по причине исчезновения самих свидетелей. И в обоих случаях были задействованы известнейшие московские адвокаты, группу которых возглавлял… господин Белкин. Здрасте, Зорий Августович! Вот где вы снова засветились, уважаемый! А то, понимаешь, темнили — надо бы попробовать, да если еще удастся договориться, исключительно из любезного отношения к вам, уважаемый Александр Борисович!.. Все-то вы знаете заранее, и все вам легко удается… Опять же, надо понимать, до поры…