Акварель для Матадора

— Шта? — спросил Президент, тяжело отвалив нижнюю челюсть.

Площадь затихла. В углу экрана замигала эмблема «Самсон Интернешнл».

— Шта, они думают, шта если так, так теперь дозволено всё? Договорились, понимаешь, до того, чтобы продавать наркотики!

Президент выразительно постучал себе по лбу указательным пальцем. На площади тявкнула было собака, но тут же перешла на испуганный визг.

— Не бывать такому в России! — решительно заключил Президент. — Завтра я вернусь в Москву. Так говорю сейчас прямо: ждите организационных выводов.

Президент закончил эпизод фирменным жестом. Поставил один сжатый кулак поверх другого и резко стал вращать ими в разные стороны, словно отвинчивая что-то от чего-то, спрятанного внутри кулаков.

«А. Акварель».

Сегодня Барановский прикуривал «Приму» от «Салема» и наоборот. Череп был полон окурков.

Лаборатория разгромлена Силовым Министерством. Запасы концентрата будут уничтожаться специальной комиссией… Все запасы? Сейчас их нет в Москве — Анисимова и Гаева. Можно было бы инсценировать ограбление… Нет, они наверняка ничего себе не оставили. Зачем? У них есть формула. Их уже не поймаешь с Акварелью. Поздно…

«А. Арина».

Позор. Взвод Силовиков явился за Ариной на секретную лубянскую базу. Было решено не принимать бой, чтобы не поднимать скандала. Говорят, Арина согласилась работать с Гаевым. Местонахождение её неизвестно: Рундуков отчитывается о поисках каждые два часа.

Дзержинский со стены посмотрел почти презрительно. А, может, тебе и впрямь, старина, пора покидать этот кабинет?

Или даже этот мир?

«М. Матадор».

Хуже не придумаешь. Матадор знает, что он, Барановский, схитил Арину. Матадора обвинили в торговле Акварелью. Матадор арестован силовиками. Под институтом проктологии есть страшные камеры…

Ещё одна сигарета.

«П. Президент».

Самое главное — Президент. Завтра он возвращается с Урала и должен встречаться с Анисимовым. Силовой Министр привезёт ему на подпись Указы о снятии Барышева и о реорганизации Лубянки. Это конец.

Нужно остановить Анисимова и Гаева.

Но как их остановить?

Вечером в Выборге, в закрытом клубе «Окно в Европу» давали «Тошнотворное шоу». Галя Мухина кормила Володю Потапова с небывалой энергией.

Забросив в Володину пасть несколько фрагментов рыбки, Галя делала непредусмотренные сценарием книксены и па. Затем вновь кидалась к Володе, ещё не успевшему зажевать рыбку, и пихала ломтики консервированного ананаса. Володя только вращал встревоженными очами: до конца сеанса оставалось ещё пятнадцать минут, а он уже был полнёхонек.

— Какая страсть! — с неподдельным восторгом наклонился Гаев к генералу Анисимову. — Это они в вашу честь так стараются. Это лучшее их представление!

Генерал Анисимов осторожно кивнул. Шоу ему нравилось. Зрелище захватывало. Сблюёт раньше времени или не сблюёт?

— Заработались вы, Марлен Николаевич, лица на вас нет. Оставались бы на ночь, водчонки бы попили, попарились как следует, а завтра с утра вместе бы махнули в Москву. А то у вас в каждом глазу по четыре звезды стоят, — убалтывал Гаев Анисимова и, шельмец, уболтал.

— Никогда не пробовали финку? — спрашивал Гаев и деликатно склонялся к багровому уху генерала. — Баба — зверь. Может, хе-хе, взять в рот сразу два члена.

— А что лее она… одна сразу с несколькими? — удивлялся генерал.

— Это специальная финка… Может пользовать одновременно трёх-четырех… Да её меньшим числом и удовлетворить затруднительно. Но мы с вами, я полагаю, справимся и вдвоём.

— А не может быть каких накладок, утечек? — беспокоился генерал. — Клеветнических видеосъёмок?

— Апостол тот, молюся я кому, в Рай непозволит занести чуму, — широко улыбнулся Гаев.

63 минуты.

Володя Потапов смотрел на Галю с ужасом и мольбой. Живот его разбух, в горле стояла колом непереваренная пища.

А Галя непременно хотела затолкать в Володю заварное пирожное.

«Сбрендила баба, — Зайцев каждые пять секунд поглядывал на часы, — он же лопнет сейчас…»

66 минут. Галя сорвала с себя платье, развернулась фронтом к залу и, чуть-чуть присев, ещё и развела ноги, чтобы лучше были видны её бесстыдства.

Пища двинулась из Володи большими непереваренными кусками. Тело Володи сотрясалось, словно от ударов тока. Запели струи водомётов.

Не дожидаясь объятий, Зайцев дал отмашку. Стекло закрыли лёгкие серебристые жалюзи. Володя Потапов захлебнулся всерьёз. Два человека держали его вниз головой. Дюжий санитар, присев под Потапова, по локоть просунул ему в рот руку в большой резиновой перчатке. В задницу Потапову запихали шланг для подачи новокаина.

Зайцев возвращался в номер злой как чёрт. Потапов залёг в пограничный госпиталь. Присутствовавший на «Тошнотворном шоу» начальник госпиталя предоставил артисту отдельную палату, но с начальником пришлось пить водку «Охта». У Зайцева теперь трещала башка.

Эти идиоты Гаев с Анисимовым не улетели в Москву, а пошли в баню теребить финку. Будут завтра до полудня путаться под ногами, раздавать невпопад похмельные команды, а вечером концерт Голубого Мальчика, и надо много чего успеть.

Дочь Суоми уже привезли, Зайцев видел издалека. Бабища знатная — метра два ростом, трёхпудовые буфера.

В дверях номера торчала записка от Гали Мухиной с просьбой непременно зайти по срочному делу. Сплюнув, Зайцев пошёл к Мухиной. Лучше решить всё до сна, чем вскакивать ночью от телефонных звонков.

Запурханный Зайцев не сразу сообразил, зачем его позвала злодейка Мухина, укор-мившая мужа до госпитальной палаты. Лишь заметив, что Галя расхаживает по номеру голая, он почуял подвох.

— Жорочка, — произнесла Галя томным мхатовским басом, — ты открыл меня заново. Когда я сбрила волосы на лобке, я словно заново родилась. Вот дай руку. Жорочка, дай руку!

Галя Мухина приложила ладонь Зайцева к вызывающему столько восторгов бритому лобку.

— Правда, колются? — радостно спросила Галя. — Там новые волосики растут, жёсткие. Правда, колются?

Волосики кололись.

— И мне колются, — расхохоталась Галя. — Они когда новые растут, так в обе стороны колючие, и внутрь, и внаружу…

Галя вдруг чмокнула мандой.

Половые губы её вдруг широко разомкнулись и сомкнулись над Жориной ладонью.

Малыш тонул в широком кожаном кресле. Рядом, на столике, лежали шприцы, тампоны и прочие медицинские снаряды. Маленькая синяя лампа едва освещала кабинет Барановского. У стены безмолвно стоял доктор Шлейфман и внимательно смотрел на Малыша.

— Привет, док, — сказал Малыш, — Я рад встрече.

Доктор еле заметно наклонил голову.

— Комедия, — Малыш развалился в кресле поудобнее, вытащил сигареты. — А-а, знаменитая пепельница… Всё как встарь… Смешно: я только что битый час вербовал Глеба. Чтобы он работал на Силовое… А вы будете теперь перевербовывать меня?

— И что Глеб? — негромко спросил Барановский.

— А что Глеб… Зажигалочку не… Спасибо. Глеб убедился, что учитель его предал… Теперь ему, в общем, всё равно, на кого работать…

Барановский подошёл к креслу Малыша, нагнулся и внимательно посмотрел ему в глаза. Вернулся к своему столу, закурил «Приму».

— Чаю хочешь?

— Хочу, — рассмеялся Малыш, — с ли моном и с конфеткой. Будет у нас тёплая семейная встреча.

— Ты понимаешь, что завтра будет подписан приказ об отставке Барышева? И, может быть, об упразднении Лубянки?

— То есть о моей победе над вами, — кивнул головой Малыш. — Да, это я понимаю.

— Это ты надоумил Матадора позвонить мне? — спросил Барановский.

— Да, — усмехнулся Малыш, — я был уверен, что вы ему не соврёте.

— Хорошо. В таком случае, у меня для тебя тоже есть информация. Ты как думаешь — тебе я совру?

— Дьявол вас знает, господин генерал. Но я с интересом выслушаю вашу информацию.

Генерал подошёл к висящей на стене большой инженерной схеме. Включил подсветку: лабиринт, внутренности какого-то здания.