В неверном свете

— Такого просто не бывает! Неправда! Я оказалась в одной связке с сыщиком, которому грезится по ночам, что он летает, и поэтому, здрасьте пожалуйста, вознамерился стать героем телевизионного реалити-шоу «Шифр Икс-Игрек». Господин Тойер, это не доказательство! Не является таковым здесь, в Центральной Европе. Может, вам нужно попытаться с этим в Индии! — Тут она снова иссякла; вероятно, нездоровье вынуждало ее беречь свои силы.

Тойер погрузился в себя, затем объявил, что все серьезно обдумал.

— Речь идет только вот о чем: если Вилли подделал картину Тернера, тогда этот Зундерманн становится главным подозреваемым. — Тут он удивленно замолчал — на деле все оказалось просто.

Ильдирим долго смотрела на него. Затем подошла к телефону.

— Говорит Ильдирим. Мне лучше. Я выздоровела. Приеду после обеденного перерыва. Да, я снова работаю. — Она села напротив Тойера. — Отправляйтесь к этому Зундерманну и, если у вас есть основания, арестуйте его.

Он не мог сдержать довольной улыбки, хотя и сам понимал ее неуместность. Прокурор нахмурилась еще сильней, но уголки и ее рта дрогнули.

Газета «Рейн-Неккар-Цайтунг» с неохотой дала адрес. Очевидно, он не первый явился с таким требованием, так что опять ему пришлось хитрить и изворачиваться.

Он сам вел машину — в первый раз после того, как два года назад, обливаясь потом и совершая ошибки, типичные для новичка, пригнал ее на техосмотр. Чудо, что громоздкий «опель» вообще завелся. Но машина послушалась, и он, самый оклеветанный сыщик в городе, сидел за рулем. Ехал медленно, нигде даже не сделал заметных ошибок. Перед поездкой он отыскал на плане города дорогу до дома Зундерманна и постарался ее получше запомнить. Парень заверил его по телефону, что не возражает против беседы, но вел себя как-то нервно.

На автобане Тойер отважился выжать больше 100 километров в час. Потом его обогнал желтый автомобиль, и комиссару стало плохо. От Секкенгейма до Неккарау он ехал так медленно, что ему сигналили даже грузовики.

Зундерманн жил в старом квартале, почти рядом со школой, которую архитектор, казалось, проектировал по картинке из конструктора «Лего». Тойер собирался позвонить, когда из-за угла бетонного уродца появился мускулистый парень, поглощавший кебаб. Сыщик даже подумал, не школьник ли он, но тот ухмыльнулся и спросил:

— Это вы, что ли, из полиции?

— Да, моя фамилия Тойер. Господин Зундерманн?

— М-м-м. — Парень сунул в рот последний кусок и слизнул каплю чесночного соуса с правой ладони, после чего протянул руку раздраженному Тойеру. — Добро пожаловать в наш великолепный район Мангейм-Неккарау. Заходите, пожалуйста. Сейчас в школе начнется большая перемена, а пиротехника осталась у учеников еще с Нового года. Мне просто нужно было подкрепиться, я простоял всю ночь за стойкой.

Зундерманн открыл дверь подъезда. Словно в подтверждение его слов, за углом, на школьном дворе, прогремел взрыв и одновременно зазвенел звонок. По кварталу разнесся полифонический вопль.

— Радуются, — пояснил Зундерманн. Он шел впереди Тойера, энергично шагая через три ступеньки. — Вот так всегда.

Тойеру еще предстояло переварить тот факт, что в XXI веке человек, планировавший заниматься углубленным изучением старых мастеров живописи, мог выглядеть как бармен из техно-диско. Несмотря на дрянную погоду, Зундерманн был одет в тишотку без рукавов под тонкой кожаной курткой, белые джинсы хип-хоп и какие-то пестрые матерчатые башмаки. Свою практически голую голову он украсил бейсбольной шапочкой фирмы «GAP». В ушах болтались всевозможные кольца.

На третьем этаже он отпер дверь. Тойер торопливо поднимался следом и почти не отстал.

— Заходите, — пригласил Зундерманн. — Кофе хотите? Или еще чего-нибудь? У меня только холодное все, по-японски…

— Не откажусь.

Тойер огляделся. Квартира была большая, три или четыре комнаты, со скудной мебелью. В жилой комнате, куда привел его Зундерманн, стояли лишь бабушкина софа, обтянутая красным плюшем, огромная стереоустановка и телевизор.

— Для искусствоведа у вас что-то маловато картин на стенах, — заметил Тойер. — То есть ни одной.

Зундерманн засмеялся:

— Вероятно, вы никогда не читаете детективы, даже перед сном. Да, в этой странной профессии есть одержимые, которые относятся к ней как к некой религии. Вообще-то искусствоведы почти все такие.

Тойер хлебнул из жестяной банки сладкий холодный кофе. Вкус ему понравился.

В коридоре запищал домофон.

— Вероятно, моя уборщица. — Зундерманн небрежно встал, но его участившееся дыхание не вязалось с его словами.

Тойер слышал негромкие фразы, сказанные в домофон, но не разобрал их смысла. Хозяин квартиры вернулся.

— Бедной женщине придется из-за меня прийти еще раз?

Парень лишь небрежно махнул рукой:

— Ничего. Она получает десять марок в час, так что не развалится из-за лишней прогулки.

В смазливом лице своего собеседника Тойер обнаружил что-то холодное.

— Ладно, перейдем к делу. Вы нашли ту картину.

Зундерманн кивнул и поведал с интонацией политика, делающего одни и те же заявления:

— Мне достался в наследство дом в Старом городе. Моя семья очень невелика. После того как пять лет назад мои родители погибли под лавиной, остались только мой пропитой дядя Хорст да я. И вот печенка Хорста не выдержала перегрузок и перестала работать.

— Значит, вы совсем рано остались совсем один.

Зундерманн небрежно постучал каблуком о паркет:

— Тут есть и свои преимущества.

— Если допустить, что Тёрнер подлинный, — вернулся к интересующей его теме комиссар, — как же он оказался на чердаке у вашего дяди?

— Дом всегда принадлежал нашей семье. В девятнадцатом веке он служил маленьким винным погребком. Тёрнер всегда останавливался в Старом городе, не чуждался он и бокала доброго вина. Может, он подарил ее, может, у него как-то раз не хватило денег, чтобы оплатить свои кутежи. Или она его не устраивала, и он ее отложил. Возможно также, что он набросал на ней свои дневные впечатления.

Комиссар кивнул. Он был раздосадован, ибо нашел убедительной эту историю, убедительней, чем если бы Зундерманн выдвинул безупречное объяснение.

— Во всяком случае, я нашел ее в одном из старых сундуков, когда разбирал хлам. Возможно, мне повезло. Иначе я никогда не смогу позволить себе ремонт дома, как этого требуют предписания по охране памятников в Старом городе.

Тойер промолчал и снова взглянул на него. Открытое лицо. Молодой парень, храбро шагающий по жизни, счастливчик. Ладно, он говорил слишком надменно о своей уборщице — хотя странно, конечно, что двадцатилетний студент держал уборщицу. Но ведь это прерогатива юности — делать ошибки…

Потом Тойер как бы воочию увидел ночную плотину. Вилли и Зундерманна. Маленького человечка, единственного, кто знал про фальсификацию. Увидел, как мускулистый молодой парень перебросил хилого карлика через стальные перила.

— Где вы были в ночь с двадцать восьмого февраля на первое марта?

— Господи! — вздохнул Зундерманн. — Откуда я знаю.

— Первая неделя поста. Среда.

— Ах так! — Его лицо прояснилось. — Я был в «Компаньоне», на чиллаут-парти, традиционной вечеринке.

— И вас там видели?

— Да, разумеется, я был там до конца, до девяти утра.

Тойер пытался вспомнить, что он мог читать о «Компаньоне», ведь теперь, казалось, непременной составляющей общего образования было знание злачных мест, и комиссар не хотел выглядеть стариком. Потом вспомнил.

— «Компаньон» ведь самый крупный диско-клуб для голубых в регионе?

Зундерманн кивнул без всякого смущения:

— Немножко «би» никому не мешает, или вы другого мнения?

У Тойера не было особого предубеждения против гомосексуализма, но внутренне он был ему чужд. Означало ли это, что Зундерманн гомо- или бисексуал? Или мальчишка лишь фанфаронил? Представлял ли он какую-нибудь важность для следствия?

Снова ожил домофон.

— Теперь уж вы не отсылайте уборщицу.