Ненавистная фрау

— Я видела, как ты шел, — сказала она. — На самом деле я думала, ты появишься раньше.

Она повернулась, и Боденштайн пошел за ней в дом.

— Здесь, пожалуй, вряд ли что-то изменилось, — констатировал он. — Замечательно.

— Замечательно? — Инка насмешливо подняла брови. — Я бы с удовольствием сделала что-то более современное, но со строительством клиники я пока исчерпала все свои финансовые ресурсы.

Они посмотрели друг на друга.

— Я пришел не вовремя? — спросил Боденштайн. — Я не хочу мешать.

— Ты не мешаешь, — возразила Инка. — Сегодня спокойно. Мой ребенок улетел. Лошади получили все необходимое, бухгалтерия потерпит.

Они прошли на террасу и сели в уютные ротанговые кресла в перголе, заросшей фиолетовой глицинией. Это был один из дней золотого бабьего лета. Теплый полуденный воздух отдавал ароматы летней сирени и лаванды, которая густо росла возле террасы.

— Расскажи о себе, — попросила Инка. Она села напротив него на ротанговый диван, поджав под себя ноги и рассматривая гостя с растущим любопытством.

Боденштайн обрисовал свою жизнь за последние годы, упомянув жену, детей и работу. Ему оказалось тяжело беседовать с ней просто и непринужденно. Вдруг он спросил себя, хорошая ли это была идея — прийти сюда. Все эти годы он не думал о том, как сильно ему всегда нравилась Инка. Чувства, которые, казалось, давно были забыты, вспыхнули с такой остротой, что это его напугало.

— А ты? — спросил он наконец. — Чем занималась с тех пор, когда мы виделись в последний раз?

Мимолетная тень промелькнула на ее лице.

— Два семестра учебы за границей превратились в десять, — сказала она через некоторое время. — Вероятно, я бы осталась в Америке, если бы с моим отцом не случилось несчастье. Мама попросила меня вернуться.

Инка убрала со лба непослушные пряди волос.

— Я долго размышляла. В Америке у меня была прекрасная работа в одной из престижных клиник в Кентукки. В конце концов решение приняла моя дочь. «Мы не можем оставить бабушку в одиночестве», — заявила она, и все сразу стало ясно. Ну вот, так я и вернулась в Руппертсхайн.

Она посмотрела на него.

— Ты все еще вспоминаешь турниры, урожаи сена и занятия по верховой езде у твоего деда?

— Вряд ли, — сказал Боденштайн. — Только когда я снова увидел тебя, все сразу опять вернулось.

— У меня тоже. В последние семь лет вся моя жизнь вращалась лишь вокруг клиники.

— У вашей клиники хорошая репутация.

— Да, — кивнула она. — Если все так пойдет и дальше, вскоре мы будем иметь приличную прибыль. — Инка немного помолчала. — Надеюсь, так оно и будет.

Боденштайн понимал, что она имела в виду.

— Я не думаю, что Керстнер имеет какое-то отношение к смерти жены, — заметил он.

— Я тоже не могу себе этого представить. — Инке, казалось, стало легче.

У Боденштайна не было желания говорить с ней о деле. Он не хотел, чтобы Инка думала, будто он пришел к ней с целью что-нибудь разнюхать.

— Почему ты приехал сюда? — спросила она наконец.

Да, почему? Из-за детского желания двадцатипятилетней давности, которое он, как думалось, давно забыл и переварил в глубинах своих воспоминаний, пока случайно не встретил ее три дня назад? В своей юности они были неразлучны: Инка, Квентин, Ингвар, Симоне и он. Как она разбилась, эта крепкая дружба? Боденштайн вспомнил лето 1979 года, когда этот доктор Хагштедт приехал со своими лошадьми в замок Боденштайн. Лошадей звали Латус Лекс и Фиорелла. Хагштедт предоставил их Боденштайну для верховой езды. Он должен был с этими лошадьми принимать участие в турнирах, поэтому всю зиму работал с животными в маленьком манеже, тренировал их и обучал. Но все вышло иначе. Тяжелое падение при полевой езде внезапно разрушило все его планы на будущее. Ингвар взял обеих лошадей, и что из этого вышло, давно стало историей: с Латусом Лексом Ингвар участвовал в своем первом конкуре класса «S», на Фиорелле он стал чемпионом Европы среди юниоров. Боденштайн вздохнул. Он долго тогда спорил с судьбой. Был бы он сегодня знаменитым жокеем, если бы не тот несчастный случай? Лошадей получили Ингвар и Инка. Уже спустя три года, на свадьбе Симоне и Романа Райхенбаха, они считались парой. Но вскоре после этого произошло что-то, что заставило Инку уехать в Америку. Собственно говоря, это была ирония судьбы, что теперь все они опять оказались здесь: Ингвар Руландт, Инка и он. Боденштайн чувствовал, что Инка смотрит на него.

— Латус Лекс и Фиорелла, — громко сказал он.

— Бог мой! — Она скептически рассмеялась. — Ты шутишь.

— Тогда это было архисерьезно, — возразил он. — Все мое детство я был твердо убежден в том, что однажды буду управлять замком Боденштайн и жить на доходы от конного бизнеса.

Инка стала серьезной и внимательно посмотрела на него.

— После несчастного случая ты отстранился ото всех, как будто считал нас виновными в этой истории.

— У Ингвара остались мои лошади, — Боденштайн с удивлением обнаружил, что об этом в самом деле до сих пор тяжело вспоминать. — Я был инвалидом и чувствовал себя преданным и обманутым им. Каждый день я видел вас, тебя и Ингвара. Это было невыносимо для меня.

— Для меня это было так же невыносимо, — ответила Инка. — Мы всегда были хорошими друзьями, но ты в одночасье не захотел больше иметь со мной ничего общего.

— У меня складывалось впечатление, что все было совершенно иначе. — Боденштайн слегка улыбнулся. — У Ингвара была совесть нечиста по отношению ко мне, а ты была на его стороне.

— Это неправда. — Инка покачала головой. — Но от жалости к самому себе ты больше ничего не замечал. Ты ни разу не дал мне возможности с тобой поговорить. Я думаю, ты всегда был закрытым и немногословным, но внезапно ты стал…

Боденштайн почувствовал, что затронул опасную сферу, но он не мог иначе. Он хотел знать, что она тогда о нем думала.

— Я стал — кем? — спросил он.

Инка, казалось, почувствовала себя неловко и смущенно.

— Ах, ладно! — Она скрестила руки на груди и посмотрела в сторону. — Это все старые истории.

— Да, ты права. Все давно прошло. Мы все пошли своим путем. Кто знает, кому все это было нужно?

Стало совершенно тихо. Ее смущение перекинулось на него, и Боденштайн хотел помолчать. Вдруг Инка подняла голову и посмотрела на него долгим странным взглядом. Когда она вновь заговорила, то делала это осознанно легко и как будто невзначай.

— Мои отношения с Ингваром начались лишь значительно позже, — сказала она. — Всю мою юность был один-единственный парень, в которого я была влюблена, и это был ты. Я любила тебя с тех нор, как научилась думать, и всегда надеялась, что ты это заметишь, но этого не произошло.

Воскресенье, 4 сентября 2005 года

Сон начал расплываться и таять, и Боденштайн проснулся, так как солнце светило ему прямо в лицо и звонил его мобильник. Он потянулся и нащупал телефон. Который час?

— Боденштайн, — пробормотал он.

— Это Гарденбах, — услышал он нерешительный женский голос. — Извините, пожалуйста, за беспокойство.

Главный комиссар вскочил, но сразу пожалел, что сделал столь резкое движение. Тупая боль железным обручем сковала его голову и напомнила ему о двух бутылках красного вина, которые он опустошил минувшей ночью. Но еще хуже, чем похмелье, было чувство вины, которое его мучило. Ему снился постыдно реалистичный сон об Инке. Постепенно возвращалось воспоминание о встрече накануне; его мозг отказывался понимать, какую глубокую рану он вскрыл и какую кашу заварил. Ситуация могла перейти в иную стадию, но раздался звонок одного из владельцев лошади, который был клиентом Инки. Он просил незамедлительно приехать. Тем не менее своей затуманенной головой Оливер воспринимал произошедшее почти как супружескую измену.

— Фрау Гарденбах, — проговорил он, стараясь собраться с мыслями, — вы ничуть меня не побеспокоили. Я вас слушаю.

— Я долго думала над нашим разговором, — начала жена погибшего главного прокурора. — Извините, что я почти выгнала вас из дома, но я… Мне очень трудно осознать, что мой муж в действительности был не тем человеком, за которого я принимала его все эти годы. Я… я нашла кое-что, что могло бы вас заинтересовать. Вы не могли бы ко мне заехать?