Отдельное требование

Хоть бы попалась в этой комнате какая-то зацепка, позволяющая разозлиться, настроить себя неприязненно. Нет, все работало на хозяина. Старый, потертый диван — семейное достояние. Письменный стол с одной тумбочкой, деловито прибранный, недавней покупки. Лампа над столом на остроумном самодельном кронштейне. Подставка для приемника в виде модной «лавки» на металлических ногах — снова самоделка. Ни пустых бутылок, ни коллекций зарубежных журналов с голыми красотками. Гантели, «норвежки», карманные шахматы в черной коробочке. В записных книжках по большей части деловые телефоны: деканат, библиотека, стадионы, тренер, ОТК. В его возрасте тут чаще доминируют Лены, Раи и Люси. Нехитрый семейный архив окрашен в печальные тона — выцветшие фронтовые треугольнички, фотографии родителей... Ничто не указывало на знакомство и какие-то отношения Савелова с Ковровым. Впрочем, об этом рано судить; надо подождать, что скажет Нефедов.

— Каким спортом вы занимаетесь? — Стрепетов держал в руках удостоверение общества «Динамо».

— Стрельбой, — внятно сказал Савелов и в лицо обернувшемуся Стрепетову добавил: — Из пистолета.

«Обрадовал!»

— Из какого?

— Севрюгина, Р-4.

Стрепетов помедлил.

— А из «вальтера» не приходилось? Из «вальтера» выпуска тридцать восьмого года?

— А чем он отличается от других?

— Из пистолетов такого калибра только у «вальтера» тридцать восьмого года гильза выбрасывается влево.

Глаза их встретились. Савелов первым отвел свои, усмехнулся непослушными губами.

— Буду знать...

— И метко стреляете? — горько злясь, спросил Стрепетов.

— Метко. На дне ящика, в котором вы роетесь, лежат грамоты.

— Так... Если меткий стрелок с тридцати четырех шагов метит в человека и попадает в ногу, значит ли это, что он промазал?

Савелов замер. Вопрос вонзался в него все глубже и глубже; ни одна стрепетовская фраза еще не проникала так глубоко. И вот он дошел, куда ему следовало дойти, и обрушил что-то у парня в душе.

— Нет, — сказал Савелов порывисто, — нет! Меткий стрелок, если он попал в ногу, попал туда, куда целил.

«Ладно, допустим, я поверю, что не хотел убить. Но как мы с тобой будем это доказывать?»

За спиной Стрепетова раздался всхлип. Соседка что-то уловила женским чутьем. «Петенька!» — жалобно и недоуменно прошептала она, прижимая полный кулачок к груди.

— Гражданка понятая, прошу прекратить! — сказал от двери пожилой участковый. — Вы мешаете нормальному проведению следствия!

Соседка притихла.

Остались книжные полки. На одной — сплошные учебники. Придется потрясти. Стоп, какая-то записка.

Неотправленная шпаргалка: формулы, чертежи.

Хорошо иметь дело с цифрами, они не плачут. А как доказывается моя теорема?..

Здесь кто? Сельвинский, Маяковский, Есенин. Н-да... Ишь ты, даже Вудворт. Кто-то у меня зажилил «Хлеба и зрелищ»; вспомнить бы, кто? Ремарк. Может быть, все-таки не Савелов стрелял? Ведь он не признался прямо. Он ничего больше не сказал с тех пор, как понял, что вызвал я его дуриком, просто так... Александр Грин. Еще и Грин. О дьявол, как бы мне хотелось ошибиться!

Это что?! Старый словарь иностранных слов. Все страницы склеены, а в середине от корки до корки вырезано прямоугольное гнездо. Открываешь книгу, а там — вроде коробки. «Вальтер» здесь поместился бы. Здесь он, видно, и помещался. Начитался шпионских книжек, сукин сын!»

— Что это?

— Давно вырезал. Лет десять назад.

— Зачем?

— Держал там то, что никому не надо было видеть.

«Нахал! И какого черта я за него переживаю?»

— Скажите, меткий стрелок... Как может человек, читающий «Про это» и «Корабли в Лиссе», пойти на преступление?

Савелов вскинул голову.

— Может, — сказал он. — Если человек не считает это преступлением... если знает, что прав.

— Понятие преступления сформулировано в законе. Тут нечего считать или не считать.

— В законе — да. Но есть случаи... — Он с трудом подбирал слова. — Бывают такие случаи, когда человек... люди должны разобраться сами. Почему закон становится между людьми, если его не просят?!

— Око за око, кровная месть в третьем колене, есть оскорбления, которые смываются только кровью... из этой серии, да? — Стрепетов старался сдержаться. — Не кажется ли вам, Савелов, что в наше время это несерьезно. Корсиканская мораль в век месткомов и товарищеских судов!

— Ах, несерьезно?..

— А вы отдаете себе отчет в том, ч т о  вы спрашиваете?! Человек берет пистолет и разрешает свои отношения с другим человеком при помощи пули. И вы спрашиваете, по какому праву общество вмешивается? Очнитесь!

Савелов нервно потрогал рукой опухшую щеку и промолчал...

— Прошу без моего ведома никуда из города не выезжать, — сухо сказал Стрепетов. — Я вас вызову.

Было утро, среда, и Стрепетов поднимался по лестнице в райотдел. Он думал о том, что предстоит неприятный разговор с Головкиным. Сейчас он постучится в кабинет начальника следственной части, и тот оторвет от бумаг сухое лицо с очень высоким лбом, маленьким острым подбородком и светлыми немигающими глазами, бесстрастно глядящими из-под густых с проседью бровей. «Итак?» — скажет он.

Сверху послышались шаги и голоса. Головкин спускался навстречу с начальником ОБХСС.

«Прямо-таки каменный гость», — мелькнуло у Стрепетова при виде монументальной фигуры, подчеркнуто прямо, почти торжественно нисходившей по ступеням. Не поворачивая головы к пухленькому майору, скакавшему рядом, Головкин размеренно говорил:

— Нужно понимать, что увеличение числа хозяйственных дел доказывает не рост преступности, а увеличение раскрываемости. По угрозыску преступления регистрируются по мере совершения, и там картина ясна. У вас же, пока правонарушение не раскрыто, его как бы не существует. Если вы боитесь, я сам скажу на комиссии, что тянуться по ОБХСС за благополучной цифрой — глупо...

— Здравия желаю! — бодро отчеканил Стрепетов, надеясь проскочить мимо.

— Здравствуйте, Алексей Станиславович. — Головкин остановился. — Поскольку до истечения семидесяти двух часов осталось одиннадцать минут и я не думаю, чтобы они принципиально изменили положение, готов услышать о ваших успехах. Дело раскрыто?

— Пока нет.

— Свидетель происшествия найден?

— Пока нет.

— О чем я вас и предупреждал. Еще побежите через месяц к прокурору за отсрочкой... Как разделаемся с министерской комиссией, жду вас к себе.

— Слушаюсь.

— Дрессированные они у вас, — завистливо вздохнул майор площадкой ниже.

Но Головкин принял комплимент холодно. Пять ступенек отчеканили шаги, прежде чем он ответил.

— Дрессированные собачки бывают, — сказал он. — А для работника органов... — И хлопнула дверь.

«В общем-то, Головкин старик неплохой. Но педант и буквалист высшей марки. Помешан на своей пунктуальности. «Поскольку постольку, если быть точным». На прошлой неделе бедного практиканта заставил восемь раз переписать обвинительное заключение. Хорошо, навернулась какая-то комиссия, быть бы мне с мыленной шеей».

Стрепетов занялся текучкой: всегда находятся бумажки, которые именно сегодня надо оформить, или получить, или сдать. Он обложился папками и работал. Так ему по крайней мере казалось. В действительности он неотступно ждал, не придет ли с новостями Нефедов. Правда, тот взялся за дело только позавчера, но если Нефедов говорит «срочно»...

Нефедов пришел после обеда.

— Настроение? — спросил он Стрепетова.

— Если честно, кошки скребут.

— Как бы тигры не заскребли, — усмехнулся Нефедов и пошел вкруговую пожимать руки.

— Ну, начальники, хотите казус?

— Хотим! — обрадовался Кока, приготовясь пополнить свой репертуар.

Раиса отослала в коридор жирненького старичка, лопотавшего о полной непричастности кого-то к чему-то; Тимохин отложил ручку.