Красный гаолян

Когда речь зашла о моей бабушке, старуха разговорилась. Мысли её были обрывочными и беспорядочными, словно листья, гонимые ветром по земле. Она сообщила, что у моей бабушки была самая крошечная ножка во всей деревне, а вино из нашей винокурни было самым пьянящим. Когда она добралась до рассказа о шоссе Цзяопин, её слова стали более связными:

— Когда дорогу протянули до нас… гаолян доходил только до пояса… Япошки угнали всех, кто мог работать… Местные отлынивали, увиливал и… у вашей семьи забрали двух больших чёрных мулов… Японские черти перебросили через Мошуйхэ каменный мост… Лохань, старик, что у вас работал… они с твоей бабушкой творили всякие непотребства, так люди говорили… Ох-ох-ох, твоя бабушка в молодости столько предавалась любовным утехам… а отец твой был молодец, в пятнадцать уже убивал врагов, даже среди ублюдков рождаются удальцы, а девять из десяти ни на что не годны… Лохань пошёл перебить мулам ноги лопатой, а его схватили и порубили на мелкие кусочки… японцы лихо местным вредили… испражнялись в котлы, ссали в миски… я в тот год пошла как-то раз за водой, а что зачерпнула? Человеческую голову с длинной косой… [10]

Лохань — важный персонаж в истории нашего рода. Было ли что-то между ним и бабушкой, сейчас уже не выяснить. Честно говоря, я и не хочу в такое верить.

Хотя головой-то я понимаю, что говорит мне эта лысая, как горшок, старуха, но мне неловко. Я думаю, раз дядя Лохань относился к моему отцу как к родному внуку, так он вроде как мой прадед, а если прадед крутил шашни с моей бабушкой, то это кровосмешение, так ведь? На самом деле это всё глупости, поскольку бабушка моя была вовсе не невесткой дяди Лоханя, а его хозяйкой, Лоханя с моей семьёй связывали лишь денежные отношения, а не кровные. Он был преданным старым работником, который украсил историю нашего рода и, без сомнения, добавил ей блеска. Любила ли его бабушка, забирался ли он к ней на кан [11] — всё это не имеет никакого отношения к морали. Допустим, любила — и что с того? Я твёрдо уверен, что бабушка могла делать всё, что пожелает. Она не просто героиня сопротивления, но и предвестница сексуального освобождения, пример независимости женщин.

Я изучил местные архивные записи, в них говорилось, что на двадцать седьмой год Республики [12] японская армия захватила уезды Гаоми, Пинду и Цзяо и местные жители провели в общей сложности на строительстве четыреста тысяч трудодней. Потери зерновых не поддаются подсчёту. Из деревень по обе стороны от шоссе угнали подчистую всех мулов и лошадей. Крестьянин Лю Лохань под прикрытием ночи железной лопатой переломал ноги множеству мулов и лошадей и был схвачен. На следующий день японские солдаты привязали его к столбу, сняли с него кожу, порубили на кусочки и выставили на всеобщее обозрение. На лице Лю не было страха, он без конца ругался, пока не испустил дух.

3

Всё и правда было именно так. Когда шоссе Цзяопин протянули до нашей деревни, гаолян в полях доходил всего лишь до пояса. Болотистую равнину длиной в семьдесят ли [13] и шириной в шестьдесят украшало несколько десятков сёл, её крест-накрест разрезали две реки и покрывали сеткой несколько десятков просёлочных дорог, а всё остальное место занимали зелёные волны гаоляна. Из нашей деревни была отлично видна Баймашань, гора Белой Лошади, на севере равнины — огромная белая скала в форме лошади. Крестьяне, мотыжившие гаолян, поднимали голову и видели эту самую белую лошадь; они опускали голову и видели чернозём; пот капал на землю, на душе было тяжело. Когда пронёсся слух, что японцы собрались стоить дорогу на равнине, деревенские запаниковали, они с волнением ждали, когда грянет беда.

Японцы сказали — японцы пришли.

Когда японские черти с марионеточными войсками объявились в нашей деревне и начали угонять на стройку крестьян и скот, отец спал. Его разбудили громкие крики на винокурне. Бабушка схватила отца за руку и побежала на винокурню так быстро, как только могла на своих крошечных ножках, напоминавших побеги бамбука. Во дворе винокурни стояло больше десяти огромных керамических чанов, наполненных превосходным крепким вином, аромат которого разлетался по всей деревне. Два японца в хаки стояли во дворе со штыками наперевес. Два китайца в чёрной форме с винтовками, болтавшимися за спиной, отвязывали от катальпы [14] пару больших чёрных мулов. Дядя Лохань снова и снова бросался к низкорослому солдату марионеточных войск, который отцеплял поводья, но раз за разом высокий китаец тыкал в него стволом винтовки, заставляя отступить. В начале лета жарко, и дядя Лохань был одет лишь в тонкую рубашку, всю его грудь покрывали багровые следы от дула.

Дядя Лохань твердил:

— Братцы, давайте всё обсудим, давайте всё обсудим.

Высокий солдат отвечал:

— Катись отсюда, скотина старая!

— Это хозяйская животина, нельзя уводить!

— Будешь тут пререкаться — расстреляем, ублюдок!

Японцы с винтовкой стояли, словно каменные изваяния.

Бабушка с отцом появились во дворе, и дядя Лохань сообщил:

— Они наших мулов забирают!

Бабушка сказала:

— Господа, мы мирные жители.

Японцы, прищурившись, осклабились.

Низенький китаец отвязал мулов, потянул, что было сил, но животные запрокинули головы и ни в какую не двигались. Высокий ткнул их штыком в круп, мулы гневно лягались, блестящие подковы ударили по грязи, забрызгав лицо солдата.

Высокий щёлкнул затвором, а потом взял на мушку дядю Лоханя и закричал:

— Старый сукин сын, давай ты тяни! Гони его на стройку!

Дядя Лохань сидел на корточках и не издавал ни звука.

Тогда один из японцев помахал штыком перед глазами дяди Лоханя и прокричал что-то нечленораздельное. При виде блестящего штыка, мельтешившего перед ним, дядя Лохань сел на землю. Японский солдат ткнул штыком, и острое лезвие оставило белый след на гладком скальпе дяди Лоханя.

Бабушка задрожала, вся сжалась и проговорила:

— Дядюшка, отведи мулов.

Один из японских солдат медленно подошёл к бабушке. Отец увидел, что это молодой красивый парень с блестящими чёрными глазами и чёрными как смоль волосами; когда он улыбался, то губы приоткрывались и виднелся жёлтый зуб. Бабушка, спотыкаясь, попятилась и спряталась за дядю Лоханя. Из раны на его голове потекла кровь, перепачкав лицо. Японцы, усмехаясь, подошли поближе. Бабушка прижала обе руки к окровавленной голове дяди Лоханя, а потом вытерла их о лицо, распустила волосы, разинула рот и начала подпрыгивать, как ненормальная. В ней мало осталось человеческого, она скорее походила на беса. Японцы в изумлении застыли, а низкорослый солдат-китаец заявил:

— Командир, эта баба, похоже, рехнулась.

Один из япошек что-то забормотал и прицелился из винтовки бабушке в голову. Бабушка плюхнулась на землю и с громкими всхлипываниями зарыдала.

Высокий солдат, тыча винтовкой, заставил дядю Лоханя подняться. Тот забрал у низкорослого поводья мула. Мул вскинул голову и на дрожащих ногах пошёл со двора вслед за дядей Лоханем. Дорога кишмя кишела мулами, лошадьми, коровами и баранами.

Бабушка не сошла с ума. Стоило японцам и солдатам марионеточной армии покинуть двор, как бабушка сняла деревянную крышку с одного из чанов и посмотрела на своё окровавленное отражение на ровной, словно зеркало, поверхности гаолянового вина. Отец увидел, как по её щекам потекли слёзы, которые сразу окрасились кровью. Бабушка умылась вином, и оно тоже стало красным.

Дядю Лоханя вместе с мулами под конвоем отвели на стройку. В гаоляновом поле успели протянуть отрезок дороги. Шоссе к югу от реки Мошуйхэ почти закончили, по нему уже подъезжали большие грузовики и маленькие машины, гружённые камнями и песком, их разгружали на берегу. Через реку был перекинут лишь маленький деревянный мостик, и японцы хотели построить большой каменный мост. По обе стороны от шоссе вытоптали большие участки гаоляна, и казалось, что землю покрывает зелёный ковёр. В гаоляновом поле к северу от реки по обе стороны от будущей дороги, обозначенной чернозёмом, несколько десятков мулов и лошадей тянули каменные катки, чтобы утрамбовать две площадки в море гаоляна, вытаптывая при этом растения на границе со стройплощадкой. Люди водили лошадей и мулов туда-сюда по полю, молодые побеги гаоляна ломались и ложились под копытами, а потом снова и снова приминались ребристыми и гладкими катками, которые намокали от сока гаоляна и окрашивались в зелёный цвет. На стройплощадке витал резкий запах молодых побегов.