Ядерные материалы

И вот - шанс...

Но только шанс ли? Месяц назад здесь, в рабочей зоне, по окончании смены, недосчитались одного из зэков. Конвой проверил контрольно-следовую полосу, не обнаружив на ней следов, командир роты, полистав журнал со списком выезжавших из зоны машин, вышел к понурым зэкам, выстроенным в пятерки и, умудренно усмехнувшись, предложил:

- Подельник не хочет расколоться, в какую щель корешок его забился и куда пайку спроваживать надлежит? Нет? Так пусть по дороге в жилой сектор подумает. Об ответственности за соучастие. Бегунка мы найдем, а за раскол и за облегчение труда нашего большую поблажку обещаю. Думай, подельничек, думай!

То ли надумал тот, кому поблажку посулил капитан, и, вняв призыву, раскаялся перед "кумом", кто допрос бригады поодиночке незамедлительно в своем кабинете учинил, то ли конвойные псы беглеца унюхали, но уже через два часа вытащили бедолагу из выгребной ямы сортира, в стене которой он нишу себе вырыл, дабы отсидеться в ней пару недель до очередного выходного дня, когда караул с зоны снимут; оббили о его ребра солдатики и офицеры мысы своих сапожищ - и бросили в штрафной изолятор на голый бетон, причитая сокрушенно, что, мол, кабы покинул он зону, был бы раскручен на новый срок, а так - эхма! - лишь легким испугом обошелся, счастливец...

После изолятора отправлен был бегунок на больничку - по причине внезапных внутренних кровоизлияний и общего упадка здоровья - видимо, как отрядный сказал, случившегося от огорчения по поводу незадавшегося побега. Ну а после огорчился неудачник до такой степени, что и помер в закрытом медучреждении с диагнозом универсальной сердечной недостаточности, явив зэкам яркий пример вреда поползновений к оставлению территории, заботливо охраняемой государством и его специализированными вооруженными силами.

Каменцев раздвинул оцинкованную нить колючки, поднырнул под нее, вмиг покрывшись обморочной холодной испариной. И - бросил коротким рывком одеревеневшее от страха тело в тень под сторожевую вышку.

Только тут ему подумалось, что, не дай бог, подходит время смены караула и, застань его тут разводящий с солдатами, пощады не жди.

Разгреб влажный холодный занос песка под забором, нырнул, вжимаясь грудью в образовавшуюся лунку и - протиснулся наружу, сразу же усмотрев спасительный обрыв, ведущий к реке.

Скатился по нему в воду, лишь отдаленно осознав охватившее тело стужу, и поплыл, с лихорадочной радостью уясняя, как властное, тугое течение стремительно увлекает его прочь от тающего вдалеке серого забора и редких теремков вышек с неясными силуэтами солдат.

И тут же всплыли в памяти слова конвойного ротного капитана:

- Вы, господа осужденные, не о побеге мечтайте, а о том, как грехи тяжкие ударным трудом искупить... А о побегах уже все давно продумано. Только не вашими головами, а нашими. И какие вы варианты с выкрутасами ни сочиняйте, все одно выйдет: велосипед кривой, на котором далеко не уедешь! А если кому и повезет на экспромте, то это - ох, ненадолго, и лишнего срока не стоит, такая вот вам моя пропаганда... А следующий умник-романтик не срок получит, а выговор! С занесением в грудную клетку! - Кэп, усмехнувшись, куснул прокуренный седоватый ус. Добавил нехотя: - Я, может, шучу плохо, но серьезно...

Экспромт. Да, вероятно, прав был конвойный волк, прав.

Сейчас, проносясь невесть куда вдоль желтых степных берегов он, Каменцев, жалкая бритоголовая сущность в намокшей арестантской робе, без гроша в кармане, вдруг понял, что по-детски беспомощен перед погоней, отделенной от него считанными часами.

Его будут ждать в поселках и в хуторах, на дорогах и в лесопосадках, на железнодорожных станциях и разъездах.

Отныне весь мир ощетинился против него.

И пожелалось вернуться, покаяться, претерпеть побои и каменный мешок шизо, чтобы вновь вернуться в свою строевую пятерку, мешать бетон, таскать арматуру и радоваться теплой шконке, снам о воле, киношке по выходным, вкусному кусочку, перепадающему из передачек, похвале отрядного... А там за ударный труд, глядишь, да и получишь работку, на которой ничего не надо делать, библиотекаря, к примеру.

"Если оковы не жмут, их можно считать удобными..."

Он затравленно усмехнулся такой своей мысли и начал потихоньку выгребать к берегу.

Искать будут там, куда сейчас его тащит течение. А это называется детский мат. И поставить его конвойным гроссмейстерам он не даст. Хотя какой там "детский мат"! На шахматной доске сегодняшней игры - он всего лишь одинокая пешка, окруженная ратью противника. И вся его игра заключается в том, чтобы соскользнуть с доски...

Он выгреб в залив, проросший камышом и мясистыми лианами кувшинок, разгребая руками жирные осклизлые стволы болотной поросли, побрел, увязая в каше ила, к заросшему чахлым ивняком берегу.

И тут расслышал далекий клекочущий вопль сирены.

Погоня началась.

ЗАБЕЛИН

Ночью этот путь даже среди местных смельчаков считался дорогой большого страха. Тротуар с островками мусора, прибитого ночным ветром к серым жалюзи магазинов, тянулся параллельно дощатой набережной, мертвым заржавелым конструкциям опустевших в эту осеннюю пору аттракционов Кони-Айленд, затем проходил мимо барахолки и морских контейнеров-магазинчиков, торгующих рухлядью со свалок; затем, огибая парк с узловатыми старыми деревьями, упирался в трассу, ведущую в Манхэтген.

Ночь рождала здесь сущностей нью-йоркского ада: закутанных в тряпье бездомных, наркоманов с безумными слезящимися глазами - пустыми и белыми, как у дохлых акул, дешевых проституток, манекенами замерших на голой асфальтовой пустоши среди мертвых стен, изукрашенных вязью бессмысленных надписей, нанесенных нитрокраской из спреев, а под изогнутой закопченной кочергой эстакады сабвея, распластанной над трущобами, скользили белые холодные огни редких фар, подобные светящимся пятнам глубоководных рыб в гнетущей тиши океанской бездны.

И нечего праздному пешеходу делать тут, в гетто безумия и порока, в зловещем бруклинском захолустье, среди заборов из оцинкованной сетки, пустырей с остовами машин и прогнившими хибарами, обложенными черно-красным кирпичом, в одной из которых жил он, Алексей Забелин.

Прошлая ночь ушла, словно забрав с собой людей этой ночи, оставивших валявшиеся на тротуаре шприцы, покрытые мутноватой испариной, пустые жестянки из-под пива и соды, мятые сигаретные пачки.

- Народ гулял... - горестно бормотал Забелин, огибая россыпь использованных презервативов - видимо, основная тусовка проституток, обслуживающих случайных водителей, происходила именно здесь, напротив дешевого ресторана с блюдами из даров моря. - Вот же гадючник... Вот же угораздило меня сюда, а?..

Впрочем, бредя сейчас, ясным октябрьским утром, вдоль открывавшихся магазинчиков со смердящей пыльной рухлядью, он, прижимая ко лбу козырек кожаной кепочки и дыша бодрящим океанским бризом, находил, что райончик все-таки не так уж и плох: местные чернокожие отморозки, именуемые им "шахтерами", его не трогали, даже здоровались по-соседски, принимая за своего, человека не дна, но придонного, с долларом-двумя в кармане, а с такого на дозу не получишь; рядом располагалась станция подземки, пройти от которой в ночные часы до железной решетчатой двери дома означало всего лишь пять минут риска, а комната, которую он снимал, проживая в квартире с хозяйкой, обходилась в месяц всего в двести пятьдесят долларов чистыми, без дополнительных расходов.

Летом же район превращался в дачно-праздничный рай: пляж, теплый океан в считанных шагах от квартиры, толпы отдыхающего люда, музыка, буйство аттракционов и благодаря этому - стремительно возрастающая безопасность. Или же иллюзия таковой.

В одном из морских контейнеров, торгующих помоечным антиквариатом, копошился сутулый одесский еврей Яша, снабжавший Забелина дешевыми ворованными сигаретами по полтора доллара за пачку. Яша, эмигрировавший в Америку в начале семидесятых, перепробовал все виды самостоятельного мелкого бизнеса и работы по найму, в итоге закончив свою карьеру владельцем контейнера у набережной и считаясь среди компетентных коллег знатоком всех помоек Нью-Йорка. В какой-то Момент, поддавшись чарам горбачевской перестройки, Яша рванул обратно в Одессу, дабы нажить миллионы на экспорте американских подержанных матрацев, но замечательная коммерческая идея по неведомым причинам прогорела на корню, и с черноморского Привоза одессит вернулся к знакомому железному ящику с сейфовыми запорами на побережье Атлантики, получив в эмигрантских кругах за этакий маневр расхожее звание дважды еврея Советского Союза.