Год Ворона (СИ)

- Твою ж судьбу... - потрясенно пробормотал командир. - Берии на них нет.

Служить при создателе ядерного оружия и Дальней авиации Петровичу не довелось по возрасту, но ничего более подчеркивающего степень нынешнего раздрая и бардака ему не придумалось.

- Да в той неразберихе слона можно было в самолет запихнуть, они ж там чуть не дрались, средмашевцы с ракетчиками, кому свой груз вешать, - пилот развел руками, дескать, точно - нет товарища Берии, да и товарища Сталина.

- Ну так от меня ты чего хочешь? - набычился полковник, хмуро и подозрительно глядя на Емельянова. Теперь в глазах Петровича ясно читалось ожидание больших неприятностей.

- Теперь, как ни признавайся, все едино - посторонний на режимном объекте при выполнении боевой задачи. Отоспятся на всем экипаже по полной. Это же срок, однозначно.

- И что? Я-то здесь при чем?

- Помнишь, как мы в позапрошлом году неучтенные фугасы, что после учений остались, в лесное озеро ссыпали? По твоей просьбе? - требовательно спросил летчик. - Вижу, помнишь. Так вот, я сейчас, как медведь рогатиной к сосне припертый. А за мной - еще пятеро экипажа моего. Выхода, товарищ полковник, у меня нет. Если возьмут, то размотают по всем "подвигам". Молчать не буду. Так что сядем, как говорится, усе.

- Ну? - мрачно поинтересовался полковник после долгой и сумрачной паузы.

- ...баранки гну, - ответил Емельянов чуть посмелее, чувствуя, что нужная мысль уже проникла в разум собеседника. - Выручай.

- А ты знаешь, Саня, что ты последняя сука? - осведомился Петрович с тоскливой, безнадежной ненавистью.

- Не я сука. Жизнь в Дальней авиации собачья.

- Объективный контроль сняли?

- Конечно. По ленточке все в порядке, бомбы на борту нет.

- Устройство подрыва демонтировать сможете? Чтобы мне тут Хиросима с Нагасакой не херакнули нахуй?

- Без вопросов! Мой оператор спецподготовку проходил! - обрадовано зачастил Емельянов. Положа руку на сердце, он сомневался, что полковника удастся уговорить даже угрозой шантажа. И, предваряя следующий вопрос, майор добавил, - стукачей в экипаже нет. Не первый раз бабу на борт берем. Восемнадцать часов на дежурстве - от скуки сдохнуть можно. Проколов не было.

- Значит так, - уже практически призадумался Петрович. - Вы на дезактивации? Там в капонире приныкан гидроподъемник. Как стемнеет, опускайте свой прожектор, разоружайте, и везите свою ... хрень... в конец поля. К кленовой роще. Там, ближе к опушке, вырыта яма. В нее клад свой аккуратненько спустите.

- На тросах?

- На полотенцах, бля! - злобно огрызнулся полковник. - Опустите - присыпьте землей на полметра. Сверху досок и разного мусора каких-нибудь набросайте. Остальное - не ваше дело. Эх... не сдюжите, спалитесь...

- Сдюжим! - как можно убедительнее заверил пилот. - Ты же наш "объект" знаешь, вокруг поля, сплошные перелески и отсыпные капониры. Вечером ни летунов, ни технарей, только бойцы - караульные, так они же тебе и подчинены... Как стемнеет, на дальней стоянке можно хоть танк гонять.

- Ну... давай... пробуй, - через силу, выдавливая каждое слово, ответил полковник.

- Так я машину твою заберу? - чуть дыша, из опаски спугнуть удачу, спросил Емельянов. - Чтобы скорее обернуться.

- Забирай, - вздохнул Петрович. - Водилу отошли сюда, ко мне. Как закончите, выезжайте через дальние ворота. Там мои дембеля. Молчать будут, хоть десяток баб вывози.

- А особисты?

- Везучий ты, товарищ майор! - осклабился полковник, потирая вспотевший висок. - Ихний Лукашин сегодня звездочку обмывает. Справляют всем отделом. С обеда у себя на подворье засели, зуб даю, как свиньи уже. Отдельная территория, хоть баб греби, хоть спиртягу жри - никто не заметит. Это нам с тобой "усиление борьбы с пьянством и алкоголизмом", а им до задницы.

- Так я пойду?

- Погодь. Еще одно. Когда после... развезешь своих по домам, сам возвратись той же дорогой сюда. На все, про все у тебя времени пока мы последнюю цистерну не сольем. Не в обрез, но и не волокить. И смотри, майор, насчет болтовни ... У таких дел срока давности не бывает.

Емельянов шуганул бойца-водителя от баранки и сам погнал по ухабистому асфальту УАЗик в безбашенной летной манере: "Даю газу, ручку на себя, а он не взлетает!"

* * *

Дождавшись сумерек, опустившихся на летное поле, экипаж приступил к делу.

Тихо матеря сквозь зубы техников, ядерный щит Родины, Раису Максимовну с Михал Сергичем и прочие достигнутые консенсусы, летчики опустили треклятое специзделие на тележку для перевозки авиадвигателей, и откатили на пару сотен метров к роще, где еще с обеда была вырыта глубокая, метра три, яма. Рывшие ее бойцы то ли проштрафились, то ли +"дембельский аккорд" отбывали, да, в общем, и неважно. Главное, что яма оказалась где следовало. Не прошло и получаса, как бомба легла на дно. Ее закидали хворостом, присыпали землей и от души потоптались сверху. Благо, три саперные лопаты на спецплощадке нашлись.

Ритуально постоять, скорбя об уделе "хрени" и вытирая вспотевшие лбы, не довелось. Емельянов, порыкивая сквозь зубы, затолкал в УАЗик всех пятерых - второго пилота, бортинженера, оператора вооружений, радиста и стрелка-наблюдателя. В корму, на откидное сиденье самолично упаковал Нинку, толком в себя, так и не пришедшую. Глядя на сонную худенькую замарашку, вряд ли кто мог бы поверить, что бесшабашная буфетчица двадцати лет от роду провела в воздухе больше времени, чем иной пилот. Про ее тягу к приключениям, тотальную безотказность и совершенно невероятную любвеобильность ходили легенды. Та еще кошка ебливая.

Пока майор Емельянов развозил экипаж по местам внеслужебной дислокации - кого на квартиру, кого в общежитие, к яме на краю летного поля с выключенными фарами подъехал самосвал. И вывалил в разверстую земляную пасть полторы сотни пришедших в полную негодность аккумуляторов. Бойцы-арестанты, выдернутые с гарнизонной гауптвахты, под неусыпным наблюдением мордатого сержанта окончательно засыпали яму и привели территорию в первозданное состояние. Перекопанную, рыхлую землю утрамбовали ногами, сверху уложили ленты дерна, натащили со всей рощи сухих веток и прочего лесного мусора.

За устройство свалки в неположенном месте полковник рисковал получить серьезный нагоняй. Но избавляться от опасных свинцовых отходов, минуя чудовищный ворох официальной отчетности, приходилось не раз и не два, поэтому конспирация была отработана до совершенства. Кроме того, именно категорическая предосудительность действа, как ни странно, работала на пользу плана, поскольку никому и в голову не пришло, что просто большим нарушением можно замаскировать Очень Большое.

Поздним вечером, уже после того, как на голубом экране отшутили на грани фола "Одесские джентльмены", домой к Петровичу заявился майор Емельянов. Не один. С канистрой спирта. Офицеры долго пили в молчании, алкоголь не развеял хмурые мысли, но, по крайней мере, ослабил похоронный настрой. Ну а после, для закрепления результата, майор с полковником оккупировали дежурную машину и укатили в ночь, к девчонкам на узел связи.

Прочие же члены экипажа собрались в общежитии военного городка в комнате самых молодых - радиста и стрелка-наблюдателя. До самого рассвета под скудную закуску они пили "массандру" - пятидесятипроцентный раствор воды и спирта, что используется в авиационных системах охлаждения. События дня и вечера старались не вспоминать. Трепались на отвлеченные темы, а с середины пьянки - сообща ржали над мгновенно нажравшимся штурманом Витей Сербиным, что как обычно после первых же ста грамм понес какую-то чепуху...

Утро было промозглым и удивительно хмурым, прям как у классика советской литературы. Словно не август на дворе, а поздняя осень. Кое-как выстояв на общем построении, экипаж "Борта 262", героически борясь со сном и тяжелым похмельем, сумел еще и высидеть на обязательных занятиях, конспектируя материалы последней партконференции. Затем, дождавшись окончания дезактивации, командир и второй пилот проследили, как тягач перегоняет самолет на стоянку, после чего расползлись по домам.