Убийственное лето

На следующей неделе я несколько раз видел ее из гаража. Их старый каменный дом на краю деревни. Ева Браун обставила его по своему вкусу, всюду насажала цветы. Эна ездила на велосипеде за покупками или еще куда. До сих пор я и не замечал ее. Это не значит, что она мало выходила из дома. Теперь я поднимал голову и смотрел вслед, не смея кивнуть и тем более заговорить. Вспоминал, что рассказывали Тессари и Жорж. И хотя она не обращала на меня внимания и специально не выставляла напоказ свои работающие ляжки, я как болван не мог от них оторваться. Болван – потому что мне было скверно. Однажды это заметил хозяин и сказал: «Спустись, парень, на землю. Будь твои глаза кислородными горелками, ей бы сидеть было не на чем».

Вечером я рассказал все Микки. Ровно десять слов, эдак мимоходом, что, мол, хочу испытать судьбу. Он заговорил, что девчонка, готовая спать с кем попало, не для меня. Мы шли к колодцу за водой. Мать захотела, видите ли, чтобы я сам провел воду в дом. Для нее что слесарь, что механик – все едино. В результате водопровод вечно барахлит. Счастье, что отец перед смертью заделал Бу-Бу. Только Бу-Бу и справляется. Наливает в трубы какой-то химикат, прочищает, но твердит, что рано или поздно они развалятся. Пока водопровод работает, мы о нем не вспоминаем.

Я сказал Микки, что нужен не совет, а помощь. Мы постояли еще у колодца с полными ведрами. У меня заболели руки, пока он целую вечность раздумывал. Под конец он произнес, что Эну лучше всего искать по воскресеньям на танцах, она всегда там бывает.

Микки имел в виду сборный барак «Бинг-Банг», который на неделю возводят в одной деревне, потом перевозят в другую, и молодежь следует по пятам. При входе вы покупаете билет и прикалываете к груди. Внутри негде приткнуться, разноцветные прожектора крутятся со скоростью сто километров в час, мешая смотреть. Зато за десять франков любитель шума получает его на полную катушку. Даже Коньята слышит этот грохот, хотя знать не знает, как рычит наш водопровод.

Я спросил у Микки, на кого буду похож в свои за тридцать в таком месте. Он ответил: «Вот именно». Я не успел досказать, что скорей всего на дурака, как он произнес: «На пожарника». Если б не ведра в руках, я бы показал этому паршивцу. Вместо этого я стал терпеливо объяснять, что как раз не хочу появляться перед ней в одежде пожарника. В таком случае, сказал он, надо идти в штатском. Я прекратил разговор, мол, подумаю, но он напомнил, что там все равно будет дежурный и в пожарке на другой же день всем станет известно про сержанта-ухажера.

В нашей пожарной команде никто не желает дежурить в «Бинг-Банге». По воскресеньям хочется побыть с женой, съесть ростбиф и передачу какую посмотреть. В наших местах можно принимать Швейцарию, Италию и Монте-Карло, то есть смотреть любые фильмы про средневековье и про наши дни. А на танцах-то постоянно драки, особенно когда какой-нибудь сопляк воображает, что у него уже растут усы. Поэтому пожарник тут скорей за полицейского. Однажды в воскресенье мне пришлось вызвать всех свободных ребят – спасать одного из наших. А тот всего-навсего сказал двоим, чтобы они перестали из-за партнерши рвать друг другу рубашки. Если бы жандармы не прибыли на место раньше нас, костей бы не собрали. И все равно он три дня пролежал в больнице, а когда вышел, мы скинулись ему на гостинец.

В среду перед танцами на тренировку собралось с полдюжины ребят.

Я спросил, кто пойдет со мной на дежурство в Блюмей, большое село в горах, в пятнадцати километрах отсюда. Никто не ответил. Отправились рядом на футбольное поле, попрыгали и побегали с полной выкладкой. Пожарным сараем нам служит старый медный рудник. Между городом и перевалом их несколько таких закрытых еще накануне 1914 года. На территории нашего растет пожухлая трава да бегают бездомные кошки. Однако есть гараж для машины и раздел-валка с душем. Пока мы переодевались, я сказал, что со мной пойдет Вердье. Он служит на почте, не болтлив и тоже холост. К тому же очень старателен, так как хочет перейти служить в пожарную часть. Однажды после автомобильной катастрофы по ту сторону перевала он привез девочку трех лет и плакал навзрыд, узнав, что она выживет. Вердье привязался к ней, переписывается и даже посылает деньги. Говорит, когда ему стукнет 35, он удочерит ее – а что? – имеет полное право. Мы подтруниваем над ним. Ему сейчас 25. Тогда он даже сможет на ней жениться. Услышав от нас такое, Вердье говорит, что ему на нас наплевать.

Вспоминаю об этом мае, особенно о днях перед «Бинг-Бангом», и становится не по себе. Зимы у нас поганые, заносы отрезают от всего мира. Но едва теплеет, сразу лето. Темнело поздно, и я подолгу задерживался в гараже, возясь с «делайе» или двумя гоночными велосипедами Микки, у которого начинался сезон.

Обычно хозяин был рядом. Ему тоже вечно надо что-то закончить, и его жена Жюльетта приносила нам хлебнуть пастиса. Они оба мои сверстники. Она училась со мной в школе, он же совсем седой, гасконец, и лучший, сколько я знаю, игрок в шары. Летом мы с ним входим в одну команду против отдыхающих. В случае несчастья или пожара ему звонят в гараж, хоть ночью – в деревне не слышно сирены – и он быстренько отвозит меня на рудник. Говорит, лучше сломать себе ногу, чем держать меня на работе.

Я продолжал поглядывать на Эну, когда она проходила мимо, как ни в чем небывало. Однако меня не покидало чувство: скоро случится что-то необыкновенное. И не только потому, что буду с ней. Это напоминало ощущение близкой беды, как перед смертью отца. Конечно, сейчас такая тревога обещала приятное.

Да, жаль, что такое уже не повторится. Раз, выйдя из гаража, я вместо дома отправился в сторону перевала. Предлог у меня был – опробовать велосипед Микки. На самом же деле я хотел проехать мимо дома Эны. Окна там были раскрыты, лампы внизу горели. Но я находился слишком далеко, чтобы разглядеть двор у них перед домом. Я оставил велосипед и обошел дом. Тогда я сразу увидел Эну в окне, и меня словно пришибло. Она сидела за столом, под большой висячей лампой, облепленной ночными бабочками, и, опершись на руку, листала красивый журнал. Читая, она накручивала на палец локон. Помню на ней белое с большими синими цветами платье, стоячий воротничок. Ее лицо казалось моложе и беззащитней, чем на людях. Оттого, понял я, что она ненакрашенная.

Я постоял у изгороди, в нескольких метрах от Эны, как-то умудрившись при этом не дышать. Затем наверху завопил ее отец, хотел есть, и мать сказала ему что-то по-немецки. Под этот крик я тихо смотался. Что до Эны, он мог орать хоть всю ночь, она бы продолжала глядеть в свой журнал, теребя локон.

Теперь мне, ясное дело, смешно вспоминать, как все это было глупо. Ведь раньше, даже когда мне нравилась девчонка – та же Жюльетта, которую я провожал из школы и которая вышла потом за моего хозяина, – мне никогда не пришло бы в голову стоять затаив дыхание у нее под окнами и подглядывать, как она сидит с журналом. Я никогда не был бабником, но кое-какие истории у меня были. Когда я служил на военно-морском пожарном катере в Марселе, мы не очень-то ломали себе голову и в увольнение брали одну девку на двоих или на троих в зависимости от цены. В остальное время у меня было девушек, сколько у всякого другого. С одной месяц, с другой неделю, а бывало, на праздник в соседней деревне затащишь какую там в виноградник, пообещаешь ей, что еще увидимся, а потом и забудешь.

А один год встречался я с дочерью зеленщика Мартой, мы собирались даже пожениться, но ее отправили учительницей в Гренобль. Некоторое время мы переписывались, потом все реже. Она была блондинка и, пожалуй, красивее Эны, но в другом духе, и очень славная. Теперь-то Марта, наверно, вышла замуж. Изредка я встречаю ее отца, но он все еще сердит на меня и не хочет разговаривать.

Еще недавно, как раз до Эны, я был с Луизой Лубэ, кассиршей кинотеатра. Все зовут ее Лулу-Лу, она носит очки, тело у нее великолепное. Такое может оценить только мужчина. Она высокая и совсем недурна собой, даже когда одета. А уж если раздевается, то и вовсе голову теряешь. К сожалению, у нее уж очень неудобный муж – хозяин Тессари. Он стал догадываться, пришлось порвать. Хотя у них весьма доходный гараж, но она работает кассиршей, чтобы он хоть не каждый день лез к ней в постель. Ей двадцать восемь, неглупа, а вышла замуж из-за денег, не скрывая этого. Говорит, что из-за ее отказов, когда он хочет ее, да из-за разных других штучек в постели его рано или поздно хватит удар.