Роскошь нечеловеческого общения (СИ)

- Ничего нового, - покачал головой мэр. - Ничего, Толя, это я так... Задумался просто.

- Ну-ну, - Анатолий Карлович пристально смотрел в лицо мэра.

- Да не сверли ты меня так глазами, - через силу усмехнулся Павел Романович. - Все нормально.

Охранник распахнул дверцу, и Журковский, тяжело вздохнув, принялся вылезать из машины.

"Постарел Толя", - подумал мэр. - Да ведь и я, однако, не молодею".

Наконец спина Журковского исчезла из поля зрения. Стараясь придать своим движениям легкость и по возможности изящество, Павел Романович выбрался из салона и на секунду замер, оценивая обстановку и определяя точку, в которую нужно обратиться с приветственным взглядом или жестом в первую очередь.

Раньше он проделывал это машинально, не задумываясь, теперь же неожиданно для себя понял, что его естественность и непринужденность куда-то исчезли. Внешне ничего не изменилось, окружающие - журналисты, охрана, встречающие у институтского крыльца ректор, профессора и администрация, кучка студентов, случайные прохожие - не заметили в поведении мэра ничего странного и необычного. Он, как всегда, улыбался, движения его были уверенны и точны. Твердым быстрым шагом мэр подошел к ректору, с намеком на полупоклон крепко пожал ему руку и аккуратно, не переходя той грани, за которой начинается панибратство, дотронулся до плеча его заместителя - Андрея Владимировича Радужного. Все знали, что мэр, еще в те времена, когда он регулярно читал лекции в Институте, был с Радужным в приятельских отношениях, и легкомысленный жест был расценен наблюдателями как должное.

Павел Романович продолжал улыбаться, пожимать руки, но напряжение не отпускало, он чувствовал, что ему приходится очень внимательно следить как за собой, так и за окружающими, контролировать каждый жест, каждое слово и что это отнимает у него силы и мешает сосредоточиться на предстоящей лекции. Впрочем, что лекция, к лекции он был готов. Сейчас его раздражало другое - он не получал от своего появления в Институте привычного и ожидаемого удовольствия.

"Лишают меня радости жизни. Вот сволочи", - подумал Павел Романович, шагая по ступеням крыльца чуть быстрее, чем было надобно, и тем самым заставляя свою свиту и встречающую делегацию толкаться и суетливо поспевать за ним. "Психологическое давление. Лишают душевного равновесия. Ждут, чтобы я начал паниковать. Не дождутся!"

Охранники предупредительно распахнули тяжелые двери. Павел Романович миновал их и оказался в гулком холле Института. Знакомый мраморный пол, знакомые щербатые колонны, знакомые стены, выкрашенными нелепой краской цвета "морской волны". И вдруг все тревоги, все раздражение, вся накопившаяся за последние недели злость оставили его.

"Слава Богу, - подумал мэр. - Хоть здесь в себя приду... А то что-то нервы не на шутку... Ладно, Паша, прорвемся... Все будет хорошо".

Только сейчас он заметил, что в сопровождающей его толпе нет Журковского.

Павел Романович продолжал улыбаться, шутить, пожимать руки, отвечать на вопросы, а сам искал глазами среди охранников, журналистов, студентов и преподавателей высокую, сутулую фигуру своего друга, третьего - после жены и дочери - самого близкого ему человека. Не считая родителей, конечно.

Однако Анатолия Карловича в холле не было. Мэр знал, что он не мог его проглядеть, упустить из виду, не заметить. Это тоже было профессиональное. Павел Романович давно научился правильно смотреть на толпу и выделять в ней тех, кого искал.

Он повернулся и едва не налетел на маленькую первокурсницу, бежавшую следом. Еще раз осмотревшись, мэр окончательно убедился, что Журковского с ним нет.

- Павел Романович, а что будет со стипендиями? - с веселой отвагой спросила девчонка, сверкая глазами.

- Я посвящу этому вопросу несколько минут на сегодняшней лекции, - ответил мэр. - Вы там будете?

- Конечно! - крикнула первокурсница.

Но мэр думал вовсе не о стипендиях. И даже не о лекции. Его занимало исчезновение Журковского.

"Ишь, только что был, и нет его, - ворчал он про себя. - Нашел время для шуточек. Тоже мне, Фигаро!.. Мысли какие-то черные ползут... Ну ладно, на нет и суда нет".

Павел Романович поднялся на второй этаж и, оставив свиту в коридоре, вошел в кабинет ректора, предупредительно пропустив вперед хозяина помещения.

Глава 2

- Слава Богу, - сказала Галина Сергеевна Журковская, увидев на пороге мужа. - На лекцию не пошел?

- Не пошел.

- Правильно. Своих лекций тебе не хватает, еще и на Греча ходить... Ему-то, конечно, в охотку это...

- Перестань, Галя. Что ты на него набрасываешься?

Шнурок на правом ботинке затянулся крохотным каменным узелком. Пытаясь развязать его, Журковский сломал ноготь, чертыхнулся и, выпрямившись, стащил ботинок, зацепив его носком левой ноги.

- Ложка же есть, - поморщилась Галина. - Что ты вещи калечишь?

- Ладно тебе.

- Ладно, ладно... Тебе все - "ладно".

- Ну не заводись, прошу тебя. Не порти с порога настроение, а?

- Тебе испортишь... Ты сам кому хочешь испортишь... Масло, кстати, не купил?

- Нет...

- Ну конечно...

- Я выйду, - стараясь оставаться спокойным, сказал Журковский. - Масло какое взять?

- Да любое, господи! Подсолнечное. Кукурузное. Растительное. Только побыстрее. Гости придут с минуты на минуту, а у меня еще конь не валялся...

Журковский малость помедлил, затем, внутренне собравшись, сделал шаг вперед и поцеловал жену, попав губами прямо в жесткий пучок седеющих черных волос.

- О, боже мой, не топчись ты в прихожей! Грязища на улице, хуже, чем в деревне! - отреагировала Галина Сергеевна на проявление мужней нежности, но голос ее заметно потеплел. - Натоптал, будто взвод солдат прошелся...

Журковский снова сунул ноги в ботинки, нагнулся, попробовал справиться с коварным узелком, потянул за шнурок, и тот лопнул, издав глухой короткий звук, напоминающий выстрел из пистолета с глушителем. Этот звук был знаком Журковскому только по американским и отечественным боевикам, на которые он нет-нет да и попадал, войдя в комнату сына, или ужиная на кухне, или где-нибудь в гостях - не спрятаться было от этой напасти, так же, как и от бесконечных мыльных опер, и от тошнотворно-пошлой рекламы.

- Вот молодец! - с интонацией победителя прокомментировала жена и удалилась на кухню.

"Черт бы его подрал!" - непонятно в чей адрес прошипел Журковский, неловко связывая обрывки шнурка. - "Черт бы вас всех подрал!"

Он вышел на лестницу, захлопнул за собой дверь и тут же понял, что забыл ключи и портфель. Придется покупать какой-нибудь пакет, а это - лишние разговоры с продавщицей, пусть даже не разговоры, всего несколько слов, но ему не хотелось произносить и их.

Он мечтал побыть в полном одиночестве, даже Галя сейчас раздражала его, мешала остаться наедине с собой и хотя бы несколько минут ни о чем не думать, просто отдохнуть, просто расслабиться. Забыть о мышиной возне в Институте, о подсиживаниях, об интригах, которым, совершенно ясно, конца нет и не будет, о политических играх, в которых он ничего не понимал и понимать не хотел, но приходилось как-то участвовать и как-то выкручиваться, ибо в преддверии грядущих губернаторских выборов весь Институт разделился на несколько лагерей, и, судя по всему, лагеря эти, похожие на маленькие армии, готовились к сражению.

Журковский медленно спустился по узкой, темной лестнице и, забывшись (сколько раз напоминал себе - нельзя, нельзя, нельзя!), схватился ладонью за тонкие и как всегда - зимой и летом, в зной и в лютые морозы - отвратительно липкие перила. Анатолий Карлович брезгливо поморщился и вытер руку о полу длинной матерчатой куртки.

Его взгляд привлекла щель во входной двери, сочившаяся блеклым полусветом северного осеннего дня.

Журковский толкнул железную плиту, противно взвизгнувшую на металлических петлях, вышел на улицу и от души хлопнул дверью.

"Когда же они научатся закрывать за собой? Ведь полгода назад поставили кодовые замки, специально, чтобы бомжи не ходили... Все твердят "преступность, преступность", мол, на собственную лестницу вечером страшно выйти! А поставили им кодовые замки - так они дверь не захлопывают. Что за люди? Что за люди, Господи?"