Немецкий детектив

Карл Гольднер, «свободный художник», в настоящее время сотрудничающий с «Мюнхенскими вечерними вестями»:

— Хорстман — тот тип, который был идеалом моей юности. Тип гончего пса, неутомимого и целеустремленного. Первоклассный охотник! Но чтобы за это заплатить головой — это уж слишком!

Тириш — директор издательства и совладелец «Мюнхенского утреннего курьера»:

— Газета — это не страховая контора и не благотворительное общество. Это коммерческое предприятие, которое должно стараться удовлетворить потребности читателей. Естественно, для нас важны и высокие материи — демократические воззрения, права человека, свобода, справедливость и тому подобное. Тут Хорстман пользовался полной свободой действий. Мог писать обо всем, чего требовала его совесть, если для этого в газете находилось место. Наша газета была ему вторым домом, где он чувствовал себя идеально. Не раз говорил мне это в дружеских беседах.

Его загадочная смерть — большая утрата для нас. Я лично придерживаюсь мнения, что Хорстман в своих довольно рискованных странствиях по закулисной жизни нашего общества зашел слишком далеко и стал жертвой преступников. Но еще более вероятно, что это и вправду был несчастный случай, трагически оборвавший его творческую карьеру.

Казалось, комиссар Циммерман не в силах покинуть место происшествия. Молча следил он за работой двух групп специалистов — из дорожной полиции и из отдела по расследованию убийств. Работой, которая могла длиться еще часами.

Инспектор Фельдер уже отпустил обоих свидетелей. Он знал, что шеф не будет спешить домой, к своей вечно недовольной жене и дерзкому, капризному сыну. Всё, ценившие Циммермана как непревзойденного специалиста по расследованию убийств, в то же время знали, что за успехи в работе он платит неладами в семейной жизни.

Он привык проводить дни и ночи среди трупов и бумаг. Ночевал в кабинете, только изредка позванивая жене. И практически при этом только терпеливо слушал — так же терпеливо, как допрашивал преступников или изучал бумаги, — только временами повторяя в трубку: «Прошу тебя, постарайся меня понять». Но понять Циммермана не всегда удавалось даже его ближайшим сотрудникам, кроме разве что Фельдера и Келлера. Тем смешнее было полагать, что это сумеет жена.

Фельдер проводил с Циммерманом больше времени, чем его домочадцы. Знал его так хорошо, что понимал, даже когда Циммерман не говорил ни слова. Вот сейчас он понял, что шеф ждет не так первых результатов осмотра трупа, как заключения автоинспекции. Его составил сам капитан Крамер-Марайн.

«1. Можно полагать, что машина, на которой было совершено убийство, это большой автомобиль черного цвета.

Обнаружены обломки черного лака с кузова, удивительно чистые по химическому составу. Это означает, что владелец тщательно ухаживал за машиной.

2. Небольшие осколки стекла, видимо, из автомобильной фары, подлежат тщательному изучению.

3. Наиболее вероятно, что автомобиль, сбивший жертву, относился к числу наиболее дорогих. Это мог быть «мерседес», «бентли» или «роллс-ройс». Или один из больших американских автомобилей. После лабораторных исследований сможем сообщить более конкретные данные».

— Да, похоже, случай проходит по высшему классу, — буркнул Циммерман, вежливо поблагодарив коллегу. Потом спросил у Фельдера адрес Хайнца Хорстмана.

— Максимилианштрассе, возле Драматического театра, первый подъезд, четвертый этаж.

Циммерман кивнул. Только сев в служебную машину, он заметил:

— Надо же! Смерть Хорстмана могла послужить материалом для самого сенсационного репортажа за всю его карьеру, только вот сам он уже не сможет им воспользоваться.

Хельгу Хорстман, теперь уже вдову, дома они не застали. Сколько ни звонили, дверь им так и не открыли. Соседи, разбуженные среди ночи, не слишком дружелюбно реагировали на вторжение полиции. Но Циммерман сохранял ледяное спокойствие.

Один сосед заявил, что никакого Хорстмана не знает и что вообще не интересуется людьми, которых угораздило поселиться рядом с ним. Другой сердито заявил, что с Хорстманами не желает иметь ничего общего, что они явно анархистская публика, сплошь шум и пьянки, и скандалы, и у них явно занимаются мерзким групповым сексом…

Только третья соседка, бывшая субретка, в годы славы любимица Ингольштадта, точно знала, что нужно полиции.

— Но, господа, как вам в голову могло прийти именно сегодня искать фрау Хорстман дома? Сегодня, когда проходит бал прессы? Могли бы и сами сообразить, где ее искать, и нечего было будить меня!

— Значит, едем в Фолькс-театр, — спокойно сказал Циммерман, когда субретка захлопнула дверь перед его носом.

Из дневника комиссара криминальной полиции в отставке Келлера:

«В ту ночь, с пятницы на субботу, я заметил, что мой пес необычно обеспокоен. Я тоже не мог как следует сосредоточиться. В работе над книгой «Расследование убийств», которую считаю делом всей своей жизни, продвинулся едва на пару абзацев.

Отчасти мое состояние объяснялось тем, что Циммерман так и не позвонил. Обычно он звонит ровно в полночь. Коротко сообщает, что произошло за день, и советуется, как быть дальше. Наша взаимосвязь — результат нескольких десятилетий совместной работы. Мы не просто добрые друзья, но и знаем, что у каждого из нас есть способности, которых недостает другому. Взаимно дополняя друг друга, мы достигаем непревзойденных результатов. Циммерману недостает воображения, зато он практик с исключительной интуицией, способный решать и действовать в нужное время и в нужном месте, исключительно талантливый криминалист без капли сентиментальности. Один из тех, о ком говорят, что не пощадит и родного отца. Разумеется, в том случае, если это будет полностью обоснованно и неизбежно в интересах дела.

Но этот случай оказался исключительным. Ситуация развивалась настолько быстро, что и думать нечего было притормозить ее. Мы, конечно, пытались, но без толку».

— Без приглашения нельзя, — с решительным жестом категорически заявил распорядитель у главного входа в Фолькс-театр на Шванеталерштрассе.

Циммерман кивнул Фельдеру, и тот достал удостоверение.

— Мы по службе!

— Это совсем другое дело. — Распорядитель тут же сменил тон. Кивнул своему тут же примчавшемуся коллеге, и оба вытянулись чуть не по стойке «смирно», моментально вжившись в роль ярых помощников органов закона и правопорядка.

— Какие будут указания?

— Вы знаете обер-кельнера Хартвайлера? — спросил Циммерман.

Разумеется, они его знали.

— Попросите его прийти сюда, но как можно незаметнее. Скажите, что с ним хочет говорить комиссар Циммерман.

Распорядитель шустро взбежал по лестнице, и через несколько минут из толпы гостей вынырнул обер-кельнер и приятельски протянул Циммерману руку. Ведь несколько лет назад Хартвайлера, заподозренного в соучастии в афере с самоубийством, комиссар уберег от ареста, который мог погубить тому репутацию.

— Чем могу служить, герр Циммерман?

— Можете сообщить мне что-нибудь о некоей фрау Хорстман? Зовут ее Хельга. Вы ее знаете?

— Разумеется, — подтвердил обер-кельнер. — Отлично знаю. Она не из тех, кого не заметишь.

— Можете рассказать подробнее? — настаивал комиссар. — Нас интересует любая мелочь.

Хартвайлер охотно дал свою несколько специфическую характеристику:

— Ну, если говорить о привычках этой дамы… Фрау Хорстман понимает толк в хороших винах. Не имеет привычки пить всякую шипучку, всегда требует настоящее шампанское, обожает «Дом Ренар», «Блан де Блан», последнее время — «брют» урожая 1964 года, то есть лучшие марки. И цена соответствующая…

— А кто за это платит?

— Тот, кто ее сопровождает, разумеется. На этом балу, например, господин из газеты, который взял на себя опеку над ней.

— То есть это не всегда ее муж?